Нет, были еще и бесконечные тирады о неправильных букетах во дворце или неверной расстановке мебели в приемной, когда там требовалось разместить как можно больше гостей! Казалось, что муж все время собирается сказать: «Соображать надо, Грейс!» И эти постоянные вопросы, сделала ли она то-то и то-то, будто ей ничего не известно об этикете! «Ты уже написала благодарственные письма? Не хотелось бы, чтобы Ари или Виндзоры удивлялись, почему это мы до сих пор их не поблагодарили» или «Ты уже начала планировать празднование Рождества? Лучше бы с этим не затягивать».

В последнее время Ренье взялся за ее внешность. «Ты не думала отрастить волосы? Тебе не кажется, что короткие стрижки немного устарели.?!» Или: «Давай на этой неделе обойдемся без десертов, не возражаешь?» И это как раз когда она всего несколько недель назад родила Альби и чувствовала, что весь ее организм просто горит и вибрирует, вожделея единственного дозволенного ему удовольствия: шоколадного торта.

В этих критических замечаниях было что-то очень знакомое, почти утешающее, они словно подтверждали то, что она и так о себе знала: ей нужно многому учиться. Всегда. Знакомым казалось и раздражение, которое вызывали эти уроки; она злилась, чувствуя, что умеет больше, чем думают другие, хоть и считается, что ей не справиться как следует со своими обязанностями. Жалобы Ренье подпитывали уверенность, что все ее действия всегда будут недостаточны, а любые достижения слишком малы, даже если она из кожи вон вылезет.

Может быть, именно по этой причине Грейс так и не стала звездой Бродвея: она недостаточно старалась. Позволила себе отвлечься на Голливуд, погнаться за легкой славой кинодивы.

Однако — ах каким чудесным, каким свободным казался ей теперь этот отрезок жизни! «У каждого из нас есть свои ограничения, — сказал ей Кларк Гейбл примерно десять лет назад. — Когда-нибудь ты поймешь, что тебе незачем размениваться на то, чего у тебя нет. Достаточно того, чем ты обладаешь».

«Кажется, я начинаю понимать, о чем ты говорил, — мысленно ответила ему Грейс. — Надеюсь только, что это произошло не слишком поздно».

Однако, похоже, целый кусок ее жизни оказался стертым, когда Ренье запретил показывать в Монако фильмы с ее участием. Их нельзя было крутить ни в одном кинотеатре.

— Но почему?! — спросила она почти четыре года назад, ошарашенная и оплывшая, потому что под сердцем у нее уже росла Каролина.

— Я думал, ты поняла, когда мы говорили насчет жертв. И насчет того, чтобы начать с чистого листа, — ответил он.

«А от чего отказался ты? — подумалось ей тогда. — От каких грехов?»