«Почему ты больше не улыбаешься, Грейс? Я хочу только твоего счастья».

У Ренье сейчас напряженное время, напомнила она себе. Де Голль угрожает отключить в Монако электричество, если они не введут в княжестве определенные налоги на бизнес, а Аристотель Онассис вечно норовил сунуть свои пять центов в виде непрошеных советов и постоянных звонков, от чего у Ренье частенько портилось настроение. Внутреннему голосу, который твердил, что муж и до кризиса был не слишком мил с ней, она велела замолчать.

Однако управлять закосневшим в своих привычках княжеством весьма непросто, и Ренье горел желанием обновить страну. И Грейс считала своим долгом везде, где можно, облегчать ему жизнь и оказывать всяческую помощь. Проблема в том, что, если она принимала решение, не посоветовавшись с мужем, тот непременно находил в нем какие-то недостатки.

«Может, мы и живем во дворце, Грейс, но тратить столько на цветы для мероприятия в больнице недопустимо».

В такие моменты она чувствовала, как на кончике языка вертятся ехидные ответы, но усилием воли заставляла себя проглотить их. Конечно, Грейс не собиралась говорить, что считает многие решения Ренье (особенно относительно масштабного строительства в их маленьком княжестве) неразумными и недальновидными. С ее точки зрения, Монако природными красотами и относительной уединенностью уже давно привлекало богатых людей, которые подолгу жили тут и вносили свой вклад в экономику страны. Она считала, что развивать княжество надо, извлекая выгоду из прибрежного великолепия и туристов, предлагая им как можно больше культурных возможностей, а не застраивать каждый свободный пятачок все новыми отелями, апартаментами и банками.

Отчаяние и сумятица ее семейной жизни влияли и на ее обращение с детьми. Грейс ничего не могла с этим поделать и ненавидела себя за это. Будучи постоянно на взводе, она вырывала из рук Каролины и Альби взятое без спроса печенье или не разрешенные игрушки, сердито браня детей за непослушание. Однажды нервы сдали настолько, что она даже укусила Каролину, чтобы отучить ее кусать Альби, — пусть несильно, но все-таки укусила, а потом сказала:

— Видишь, как больно? Ты же не хочешь, чтобы твоему братику было так больно?

«Боже мой, я выражаюсь совсем как он!» — в слезливом настроении призналась себе Грейс за очередным бокалом вина в конце очередного бесконечного дня. И обещала себе утром подольше повозиться с детьми, подольше почитать им, чтобы загладить свое поведение накануне. Однако к концу следующего дня нетерпимость почему-то неизбежно возвращалась.