— Хочешь верь, хочешь не верь, Грейс, но мне вовсе не кажется, что ты ведешь себя как жутко избалованная. Ты ведешь себя как девушка, которая любит своего отца, знает, что вот-вот его потеряет, и не понимает, как с этим жить. — Форди замолчал, и Грейс тихонько всхлипнула в его носовой платок, теперь уже мокрый и смятый, от которого исходил приятный запах их машины и мятной резинки, которую он всегда жевал.

— В жизни многое остается недосказанным, — продолжил он, — а вслух далеко не всегда говорятся самые лучшие вещи. Мы можем только учиться на ошибках тех, кого любим, и стараться быть лучше, чем они. У тебя это отлично выходит, Грейс. Я видел тебя с твоими ребятишками. Они тебя любят, а ты обращаешься с ними как с принцем и принцессой… ведь они и есть принц и принцесса. Вот и продолжай в том же духе. Это и исцелит боль, которую ты сейчас чувствуешь.

— Ты так думаешь? — икнула она.

— Я знаю, — ответил он, и это прозвучало так решительно, что его вера в собственные слова успокоила разыгравшиеся нервы Грейс.

Она перестала плакать и глубоко вздохнула. А потом неожиданно широко зевнула, выгнув спину и томно потянувшись с поднятыми руками.

— Спасибо тебе, — сказала она.

— Всегда пожалуйста, — ответил Форди, и они вместе направились к величественному кирпичному дому, три десятилетия назад построенному Джеком Келли своими руками в классическом федеральном стиле. Этот дом был больше всех соседских каменных домов в тюдоровском стиле, он будто заявлял всякому, кто проезжал мимо: «Я католик ирландского происхождения, но это вовсе не означает, будто я не понимаю, что значит быть американцем».

«Ах, папочка, — подумала Грейс, — ты ведь никогда не останавливался, правда? Даже и сейчас ты стараешься показать свой норов».

* * *

Ближе всего Грейс подошла к долгожданному моменту близости с отцом накануне его смерти, хотя была при этом не с ним, а с матерью. Они вдвоем готовили в кухне сэндвичи и холодный чай, когда Маргарет вдруг положила нож на разделочную доску, бросилась к дочери, крепко обняла ее и прорыдала:

— Я буду так скучать по нему! И по тебе тоже, Грейс. Пожалуйста, останься!

Подобное проявление эмоций было так несвойственно матери, что Грейс сразу поняла, какую власть имеет над людьми смерть близких. Крепко обнявшись, они вдвоем долго стояли на кухне, и Маргарет Майер Келли плакала, а Грейс благодарила Бога за то, что уже отревела свое раньше, в обществе Форди, и теперь могла быть сильной и стать утешением матери. Та проплакала до самого вечера и, когда настал день похорон, криво улыбнулась Грейс: