Но отец никого не звал, и сиделка всегда сама протирала ему лицо, не допуская к этому никого другого. Как-то поздним вечером Грейс отправилась погулять в Макмайл-парк, располагавшийся через дорогу от их дома, и села на качели, которые так любила девочкой. Тогда она раскачивалась на них все сильнее и сильнее, взлетала все выше, отталкиваясь длинными худыми ногами и чуть ли не взлетая всякий раз, когда оказывалась в верхней части перевернутой дуги: ее неизменно подкидывало от сиденья минимум на дюйм.

Если бы она не держалась так крепко за цепи, то все могло бы кончиться печально, но искусство раскачивания было освоено ею в совершенстве.

В тот вечер Грейс, усевшись на качели, закрутила цепи вокруг своей оси, а потом позволила им раскрутиться, отчего ее слегка затошнило. Она уже собралась вставать, когда на соседние качели уселся не кто иной, как Форди.

— Твоя свита интересуется, куда ты девалась, — сказал он.

Это не было упреком. Форди скорее забавляло, что телохранители ошиваются вокруг дома семьи Келли.

— Ах, эти… — проговорила Грейс. — Иногда я прикидываюсь, что забыла о них, что моя жизнь по-прежнему принадлежит мне.

— Твоя жизнь всегда принадлежала тебе, Грейс. Ты доказываешь это снова и снова.

— Разве? — усмехнулась она. — Мне почему-то так не кажется.

Он с минуту помолчал.

Тогда она, кое-что сообразив, произнесла:

— Прости, Форди. Наверное, я выразилась, как жутко избалованная девчонка. Как твоя дочка?

Форди широко улыбнулся, и Грейс заметила, как за его спиной с жужжанием пролетел ярко-зеленый жук. Потом еще один и еще.

— У нее все отлично. Преподает, на акции ходит. Встречается с молодым человеком, он и правда славный. Нам с ее матерью очень нравится.

Грейс тоже улыбнулась:

— Я рада. Если он тебе нравится, значит, наверняка хороший человек. — И подумала: «А понравился ли тебе Ренье, когда ты его увидел?»

— Да, хороший, — согласился Форди. — Но, конечно, не князь, — засмеялся он.

Она тоже засмеялась, хотя ей было не смешно.

— Мне очень жаль, что ты не счастлива, Грейс. И очень жаль, что твой отец умирает. Я сочувствую тебе, но никакие мои слова ничего не изменят.

Грейс заморгала, пытаясь загнать обратно слезы, подступившие к глазам от этих слов, сказанных таким ласковым голосом, но они все равно просочились и покатились по щекам. Она хлюпнула носом и стала хлопать по карманам, но не нашла ни платка, ни салфетки. Форди вложил ей в руку безупречно выглаженный носовой платок.

— Спасибо, — хрипло проговорила она и вытерла нос.