Я машу Никласу и указываю в сторону восточного крыла. Короткий кивок – и он разворачивается по направлению, указанному мной. Нужно сказать, что перед главным зданием Дворца правосудия несколько метров выложено бежево-коричневой брусчаткой. Настил, неровный от времени, вдруг подцепляет нос ботинка Франка, и тот едва успевает сохранить равновесие. Несмотря на то, что Никлас находится далеко от меня, ветерок с дымом его сигареты доносит до моего слуха обрывки чертыханий. Интересно, Франк действительно сопрягает любое препятствие на своем пути, в том числе камушек, со своим отцом? Если допустить, что это так, то Гансу Франку, наверное, безмерно скучно в аду. Хотя ирландский священник, отец О’Коннор, крестивший его в католичество в тюрьме, написал семье бывшего генерал-губернатора Польши трогательное письмо, уверяя, что перед смертью Франку были отпущены все грехи и он, оказавшись после казни на небесах, обрел мир и успокоение, – в общем, всё то, чего был лишен в этом бренном мире. Никлас не верит, что отцу предназначались небеса. Только ад. Только шесть миллионов адов – по числу людей, которые погибли по вине «короля польского», который на деле оказался «польским мясником».

Никлас и я открываем зонтики, потому что начинается густой мелкий дождик, который тут же превращает свежий ровный асфальт, положенный перед восточным крылом дворца, в зеркало. Оператор с Сергеем готовят камеру, накинув дождевики, а Никлас начинает измерять шагами вход во дворец – здесь он не в первый раз.

– Ну, отец, вот я опять пришел тебя навестить, – улыбается он, глядя в камеру, словно бы по ту ее сторону находится Ганс Франк. – Здесь и стало ясно: кишка-то у тебя тонка. Здесь ты сначала признал вину, потом забрал свое признание назад. Ничего ты так и не понял… Каждый раз, будучи здесь, я очень живо представляю своего отца, который боролся здесь за свою жизнь, но оказался абсолютным ничтожеством. Он ничего не осознал. А самое главное – он так ни в чем и не раскаялся. В течение почти года мой отец выслушивал неопровержимые доказательства преступлений, совершенных им и его сообщниками. Но, несмотря на все эти доказательства, вечером в канун казни он написал письмо своему адвокату Зайделю. «Доктор Зайдель, – писал он. – Позаботьтесь о том, чтобы мое доброе имя было восстановлено в глазах общественности, я не преступник». Невероятно. Не могу понять, как можно было утверждать такое после целого года судебного процесса… И вообще, пойдемте уже внутрь. Надо не опоздать в тюрьму, там нас, как я понимаю, будут ждать через час с небольшим.