Несмотря на обращение в веру, он так и не смог признаться в своей вине ни себе, ни своей семье.
«А еще Ганс Франк, генерал-губернатор Польши, описывал свои чудовищные зверства в дневнике. Но в Нюрнберге признался во всех преступлениях, отрекся от них и стал ярым католиком; ему не изменила способность верить истово и даже фанатично»31. «Религия – великое утешение, а теперь – мое единственное. Сегодня я, как ребенок, радуюсь предстоящему Рождеству. Знаете, иногда я себя спрашиваю на самом что ни на есть глубоком подсознательном уровне: а может, вся эта вера в потустороннее бытие не просто фантазия, а может, жизнь и не кончается стылой могилой? Бац! Всё! И всё же хорошо, что вот так, до самого конца будешь верить в эту иллюзию. Кто знает? (Теперь мне впервые за два месяца стали понятны причины, заставившие Франка перейти в католичество и которые в период изоляции его в камере до начала процесса свидетельствовали о его искреннем раскаянии)»32.
«А еще Ганс Франк, генерал-губернатор Польши, описывал свои чудовищные зверства в дневнике. Но в Нюрнберге признался во всех преступлениях, отрекся от них и стал ярым католиком; ему не изменила способность верить истово и даже фанатично»31.
«Религия – великое утешение, а теперь – мое единственное. Сегодня я, как ребенок, радуюсь предстоящему Рождеству. Знаете, иногда я себя спрашиваю на самом что ни на есть глубоком подсознательном уровне: а может, вся эта вера в потустороннее бытие не просто фантазия, а может, жизнь и не кончается стылой могилой? Бац! Всё! И всё же хорошо, что вот так, до самого конца будешь верить в эту иллюзию. Кто знает? (Теперь мне впервые за два месяца стали понятны причины, заставившие Франка перейти в католичество и которые в период изоляции его в камере до начала процесса свидетельствовали о его искреннем раскаянии)»32.
Никлас вдохновенно продолжал отвечать на вопрос темноволосой студентки:
– В письме адвокату Зайделю – оно, кстати, хранится в Государственном архиве в Мюнхене – мой отец просил его, чтобы тот постарался восстановить его «доброе» имя в Германии, писал о том, что он не преступник. Меня, ребенка, уже тогда это раздражало в его письмах. Мать получает очередное письмо из Нюрнберга от отца, а я могу наперед сказать, что каждое слово в нем – ложь: «мой Бог, мой Спаситель» и всё в том же духе. Неприятно. Вполне возможно, что перед страхом смерти люди пытаются найти утешение в религии, да и год в одиночной камере провести тоже не очень легко. Но я должен сказать, меня это нисколько не волнует.