– С непростой фамилией?
– С непростой фамилией, – кивнул Рихард, двинувшись ко мне подать руку, чтобы мне удалось восстать из травы. – Давай я покажу тебе памятник Гейне. Вон он. Рядом с Тьючев. Этот памятник Гейне мне очень дорог. Во-первых, я изучал германистику. Во-вторых, моя мать как-то попросила, чтобы – если у нас появятся средства – мы, дети, вложили их в реставрацию этого памятника. Она очень любила Гейне и Вольтера.
Бог ты мой, а я подумала, что это чей-то фамильный склеп. По сути, это и есть каменный склеп, внутри которого на бронзовой скамейке сидит бронзовая женщина возле бронзового надгробия. Но войти в склеп невозможно – передней стены нет, вместо нее решетка, очень похожая на тюремную. Памятник называется «Муза поэта».
Оператор, притаившийся за кустами с камерой, по команде Сергея снял, как фон Ширах подошел к склепу. Его пухлые пальцы обвили решетку. Мне показалось, что он видит там не музу поэта, а отца, который в одиноком детстве, как я полагаю, был для Рихарда всем – и музой, и надеждой, и недосягаемой мечтой, будущим, вобравшим в себя всё, что так хотелось видеть Рихарду. Словно индюшку, мой новый знакомый нафаршировал образ отца-узника всем тем, чем юношеский ум мог восхищаться в книгах. В тех книгах, которые ему советовал к прочтению Бальдур. В книгах, где узники всегда были страдальцами-философами, но никак не преступниками.
Мы шли с ним по тропинке, оставив за спинами горделиво смотрящего вдаль Тютчева. И затерявшуюся в зеленой листве метафору Гейне – музу-узницу. Пройдя метров двадцать, я заметила, что на скамейке, утопленной в пышной зелени, спит бомж. Ширах заметил его одновременно со мной, кивнул в его сторону и, понизив голос, чтобы не разбудить спящего, сказал: «Он и я – ну чем мы отличаемся?»
Кокетство. Почему-то вспомнилась мне эпитафия на могиле Бальдура фон Шираха. «Я был одним из вас». Ну да. Конечно.
Фон Ширах склонился над спящим и шепотом констатировал: «Спит! Как сладко спит!» Отойдя от бомжа на несколько шагов, Рихард вдруг начал читать мне Гейне – негромко, но с выражением: «Denk ich an Deutschland in der Nacht…»
Как вспомню к ночи край родной, Покоя нет душе больной; И сном забыться нету мочи, И горько-горько плачут очи Проходят годы чередой С тех пор, как матери родной Я не видал, прошло их много! И всё растет во мне тревога И грусть растет день ото дня Околдовала мать меня: Всё б думал о старушке милой, – Господь храни ее и милуй! Как любо ей ее дитя!