Губы Рихарда дрогнули. Раз. Другой.

И расплылись в кривой улыбке.

Фон Ширах как-то нервно дернул рукой и закинул голову.

Он плакал?

Неожиданно. Удивительно.

Рихард, сощурившись от солнца, опустил голову.

Мне кажется, ему стало неловко.

Фон Ширах сказал, что ему нужна пауза – отдышаться. Камеру выключили. И через несколько минут он уже весело щебетал со мной про то, как удачно он выбрал Хофгартен для съемок – на такой жаре в Мюнхене мало где можно дышать полной грудью. А я, глядя на него, пыталась понять, что стояло за этой эмоциональной вспышкой.

Выходит, он правда любит своего отца?

С другой стороны – а почему нет?

Но откуда тогда это тщеславие? Защитная реакция? И почему он так любит говорить о своих страданиях?

– Давай пройдем поглубже, в сторону Английского сада, там будет больше тени, – сказал Рихард. И лукаво подмигнул мне: – Я тебе кое-что покажу, там, в саду. Тебе понравится.

То, что мне должно было понравиться, находилось в северной части Хофгартена, горевшего на солнце слюдой мелких камушков, сединой волос Рихарда, пышной зеленью листвы. Там, где мы остановились – под густой плотной тенью, которую солнце не смогло унизить своей абсолютной властью, – фон Ширах загадочно улыбнулся, взял меня за руку и под изумленными взглядами Сергея и оператора потащил за собой. На лице Рихарда капельками пота проступило возбуждение, в глазах плескался восторг – такое можно видеть у малыша, который тянет за собой мать, чтобы показать, как красиво он изобразил на стене фломастером лошадку или котика.

– Вот он! Вот он! Там, за деревьями. Вот он! Русский! Сейчас. – Рихард, наконец, отпустил мою взмокшую ладонь и полез в свой потрепанный кожаный портфельчик, куда он успел убрать книгу и на дне которого покоился футляр с толстыми очками. – Прямо минуточку еще одну!

Он выудил очки из портфеля и надел их на нос – передо мной опять стоял крупный большеглазый филин. Фон Ширах впервые показался мне по-настоящему милым.

– А теперь – закрой глаза. Он снова взял меня за руку.

– Иди за мной вперед. И еще шажок. И еще один. Вот так. Открывай!

На уровне моих глаз оказались чьи-то бронзовые штаны. Я закинула голову – это был памятник человеку, стоящему на небольшом постаменте и смотрящему в сторону.

– Это русский, русский! Смотри! Тьючеф.

– Что?