– Тьюджев.

Рихард, прилагая максимальные усилия, пытался прочесть надпись на постаменте. Я посмотрела: «Федор Тютчев».

– Тючев, – повторил за мной фон Ширах и, показав пальцем на губы, артикулированно повторил еще раз: – Тючев.

Рихард несколько секунд упорно смотрел прямо на меня, пока я не догадалась, чего он ждет. Ну конечно!

– Рихард, надо же! – завопила я от восторга, словно и правда встретила покойного поэта прямо тут, в Хофгартене. – Федор Тютчев! Вот так чудо!

Рихард раскинул руки в сторону, намекая на дружеские объятия. Обнимая рыхлого и влажного Рихарда, от которого исходил пар, я думала о том, что он часто вступает со мной в тактильный контакт. Интересно, он со всеми женщинами так? Нет, фон Ширах не переходил никаких границ – возможно, дело было в том, что в детстве он недополучил нежных прикосновений родителей. Сорок второй год рождения. Ни тебе богатства в Третьем рейхе, ничего, что бы он мог знать о прошлой роскошной жизни семьи, за которую ему пришлось расплатиться своим детством в интернате.

Рихард разомкнул объятия. Я, наконец, свободно вздохнула. И спросила у Рихарда про его отношение к русским.

– Прекрасное! – сказал он. – Русская литература – лучшая в мире. Первое, что я прочитал из русской литературы, еще в школе, и больше из подросткового любопытства, была «Лолита» Набокова, которую взял в библиотеке. Этот роман меня очаровал настолько, что я не мог читать многое из немецкой литературы, потому она была не на таком высоком уровне. И так я стал настоящим фанатом Набокова. Кроме этого, и в тюрьме, и после заключения мой отец читал много русской литературы. Это к вопросу о том, что тюрьма является местом познания и осознания. Он и меня уговаривал читать. И «Тихий дон» Шолохова, и всего Тургенева, и Толстого.

Филин Рихард снял очки и положил их в футляр.

Мне стало интересно, как он относился к другим русским, ведь именно наша Красная армия чуть не прикончила его отца, ведь именно советские охранники были самыми жесткими и несговорчивыми в тюрьме Шпандау…

Ширах посмотрел на Тютчева, потом на меня и вздохнул:

– Другие русские… Наверное, у отца моего и правда было сложное отношение к русским. Например, именно обвинитель с русской стороны генерал Руденко пытался возложить на немцев ответственность за Катынь, хотя все прекрасно знали, что это было дело рук русских, а не немцев, к тому же имелись документальные подтверждения, результаты расследований. Мои контакты с русскими ограничиваются лишь тюрьмой, тюремными служащими. Некоторых из них отец очень уважал. Когда я приходил к нему в тюрьму, он заклинал меня: «Только не говори ничего плохого о Мартынове, он мне очень помог».