– Почему?
– Потому что… его все предали. И Гитлер, и Германия, и мать, что, наверное, непростительно. Хуже всего было, что мы все, четверо детей, узнали о том, что она собралась с ним развестись в 1947 году, из газеты. И мать… она допустила, чтобы ее личное письмо было процитировано там, в газетах. Это было неправильно. Мы все осудили ее. И, конечно, отец тоже расценил это как предательство, ибо все жены узников Шпандау хранили верность мужьям, смиренно дожидаясь их выхода из тюрьмы. Но у матери уже был другой мужчина. Наверное, ее трудно осуждать. Нужно было к кому-то прислониться. Но не так громко. Не так яро.
Письмо Генриетты фон Ширах, что она написала мужу в тюрьму, было для Бальдура громом среди ясного неба, – нет, он не был убит, не уничтожен морально, просто еще раз убедился в том, что высокие отношения присущи только поэзии и литературе. Вываливать личную жизнь на всеобщее обозрение, позволив опубликовать такое письмо в газетах, – не лучшая идея, считал он. И разорвал ее фотографию, которую по привычке держал у себя в камере вместе с фотографиями детей. Что же это было за письмо, которое с удовольствием смаковали, как сладкую сплетню?
«Спрашивал ли ты когда-нибудь, как нам удается выжить? Было ли хоть раз так, чтобы ты, сидя в своей камере, вместо изучения философии, латыни, французского, вместо сочинения стихов и размышлений о том, чтобы исправить наше положение в истории, как ты это называешь, действительно посмотрел в глаза реальности и поинтересовался, откуда возьмется еда для твоей жены и твоих детей? Ты изолировал себя от всего и от всех, ты витаешь в облаках, как было почти всегда со дня нашей свадьбы…»68