– Когда уходишь?

– Через час – через два. Нищему собраться – только подпоясаться. Мне лишние глаза и руки позарез нужны.

– Виктор Палыч! – тут же заныл Воробьев.

– Ну?

– Можно мне с товарищем капитаном? Пожалуйста! – Глазки умоляющие, как у проголодавшегося щенка.

– Ты на колени пади, – любезно подсказал Шестаков.

– Виктор Палыч! Отпустите.

– Да легко. – Зотов не стал безжалостно топтать мальчишеские мечты. Чего уж там, заслужил, пускай порадуется пацан. – Возьмешь бойца, Никит?

Решетов внимательно посмотрел на замершего Кольку и улыбнулся краешком рта:

– Я только за. Мне и так Марков четверых навязал. Я сначала взъерепенился, говорю: «Федрыч, ты знаешь, я в группу чужих не беру». А он уперся, руками машет, приказывает, ну я и смирился. А Колька свой в доску парень! Не глядя беру!

С опушки Глинное просматривалось в оба конца. Село на полсотню дворов надежно укрылось среди дремучих брянских лесов, связанное с обжитыми местами единственной грунтовкой на Навлю. С приходом весны дорога превратилась в непроходимую хлябь. Черные крыши дыбились вдоль единственной улицы растрепанными вороньими гнездами. У колодца набирала воду баба в цветастом платке. Побрехивали собаки. Несколько пацанят удили рыбу в узкой, мутной реке, грязная коза воровски хрумкала молоденькие яблоневые листы. В центре села крестами в небо вознеслась деревянная церковь. Настоящая пастораль. Немецкого присутствия не наблюдалось. Оно и понятно, немцам тут делать нечего.

– Который дом? – прошептал лежащий рядом Шестаков.

– А я знаю? – удивился Зотов, пытаясь выскрести набившуюся за шиворот сухую хвою. – Колька сказал: Антонина Лазарева, без адреса. Кто у нас местный?

– Я в Глинном этом не гостевал, – огрызнулся Степан. – Глухомань, только медведи на околице сруть, ни клуба, ни танцев. Бывал, конечно, но знакомств полезных не заимел. Вон та изба на краю, под березой кривой, там товарищ мой, Фролка Гуриков, жил.

– Ну так сходи повыспрашивай.

– Я бы сходил, мне в удовольствие, да Фролка, сукин сын, еще до войны возомнил, будто я у него корову увел, гонялся за мной с топором и обиду великую затаил. С тех пор дружба наша расстроились. Даже не знаю с чего.

– Украл, корову-то? – уличил Зотов.

– Да как можно? – изобразил возмущение Шестаков. – В святом писании сказано: не убий, не прелюбодействуй, не укради…

– Ты мне штучки эти религиозные брось.