- Когда заступница, - говорит неизвестная женщина, сотворенная на моих глазах из тени золота, - меня здесь оставила, то нового хозяина привела, с золотыми погонами, на черном коне, вся грудь в орденах. Он меня обратно в землю спрятал. А затем чужие нагрянули. Они долго вокруг землю копали. И все кричали при этом, потрясали кулаками перед новым хозяином:

«Убить его! Убить! Это для нас та девушка золото передала! Нам нужно оружие! Мы воевать будем!». Так и застрелили его. Недобрым словом мою хранительницу вспоминали. Я тогда еще больше затаилась. Вот посмотри, - подошла совсем близко ко мне и рукой вниз показывает. И вижу я какие-то заброшенные глубокие траншеи, доверху залитые черной водой. - Здесь они друг друга расстреливали и прямо в ямы бросали, а закопать у них сил не хватало, они голодные были, кору с деревьев ели. Такие вот мучения они переносили из-за меня.

И берет эта чудная женщина меня за руку, и оказались мы в каком-то распадке. Здесь, говорит, маленькая деревушка стояла, так они все у жителей позабирали и весь скот перебили. Народ селение покинул, вон за те перевалы ушел. А кто не успел, тех на деревьях вешали и все кричали: «Мы ваши защитники!». Хотя от кого тут в глухой тайге защищать?! - И подводит она меня прямо к тем деревьям, на которых людей казнили. И вдруг эти сухие, ободранные стволы обнажили страшные узловатые корни, красные, как будто кровью запятнанные. А на старых, согнутых ветвях тысячи пауков гнезда свили.

- Видишь, - говорит, - как пауки друг друга поедают? Так и эти люди себя же со свету сживали.

Тертый в разных передрягах вальщик леса помолчал, закурил сигарету и, как бы признаваясь в чем-то неудобном, заметил:

- Я вроде очнулся от страха, слышу - мотор гудит, а проснуться не могу. Руки-ноги ослабли, двинуть ими нет сил. Потом опять с этой женщиной встречаюсь, а она все говорит и руками на кости показывает:

- Так голод и холод на тот свет всех подчистую забрал, только их длинные винтовки остались. А какие мирные люди раньше здесь жили! Долго я удивлялась: их расстреливают, а они кресты да иконы перед собой выставляют. Все молятся, молятся: Чужаки-то намеревались самостоятельно прожить в этих распадках, но просчитались. Истощение, болезни, да еще страшная тоска их одолевать стала. По весне многие вообще ходить не могли. Выползут из своих укрытий на солнышко и греются. Вокруг трава зеленеет, они по ней катаются и с голодухи ее пучками едят. Так и поумирали все. Видишь, что от них осталось, как сильно провинились, даже земля к себе забрать не хочет.