– Степ-па-а… – просипела Ульяна.

Лезвие вошло в ее горло мягко, как в перьевую подушку. Брызнуло горячим и красным, опалило Степану глаза, потекло по рукам, замарало рубаху.

– С-с…

Она засипела, как сдувшаяся шина, и грузно осела в его руках, увлекая за собой, в алую глубь. Алой волной захлестнуло окно, в алый окрасились стены. Мышцы свело судорогой, а после упали оба: Степан – в жар припадка, Ульяна – в смерть.

Когда очнулся, на лицо капало что-то теплое. Наверное, жена брызгала водой из чайника. Сейчас, Ульяна. Сейчас поднимусь, не впервой…

Она лежала неподвижно. Лицо запрокинуто, глаза распахнуты и мертвы – две стеклянные пуговицы.

Степан дотронулся до ее щеки, погладил, оставляя темные разводы. Так странно. Так трудно сохранить жизнь, и так легко оборвать.

Тоска навалилась – не вздохнуть. Степан затрясся не то в плаче, не то в преддверии нового приступа, прижался лбом к заскорузлой от крови Ульяниной груди.

Прощай. Не успела уехать, воздалось тебе по делам твоим.

«И мне воздастся», – подумал Степан и закрыл мертвые глаза жены.

Тьма погрузила Доброгостово в траур, по склону бежали белые фигурки, земля дрожала, дрожали воздух и небо.

Очнулись, гады, всполошились. Теперь будут искать его по всей деревне. А если найдут?

Степан крепче стиснул в кулаке скальпель. Нюх потомственного колдуна вел его к Окаянной церкви. Там, в осевшей могиле, под рассохшимся крестом покоился Демьян Черных, оттуда пришло Слово, и туда, должно быть, повела Акулину ведьма.

Можжевельник цеплялся за рубаху, подошвы скользили по влажной глине – здесь всегда было сыро и сумрачно. Из зарослей папоротника гнилыми клыками торчали кресты-голбцы.

– Помоги, дед! – выдохнул Степан. – Не ради меня, грешного! Ради правнучки!

Что сделает с ней ведьма? Может, вскроет, как Степан вскрыл пустое брюхо Захария? Будет сосать Слово по капле, вместе с кровью и жизнью?

Мысли кружились темные, жуткие, в груди клокотало.

Вон мелькнуло что-то меж осинами. Не белый ли сарафан?

– Акулина-а! – раскатисто прокричал Степан.

Белое пугливо метнулось в сторону. Раздвинулись и снова сомкнулись ветки осин, за ними начинался ельник, нырнут в чащу – не найдешь.