Степана обуяла тоска. Такая в последний раз накатила много лет назад, в операционной, когда он понял, что проиграл очередную схватку со смертью, и спасти пациента уже нельзя. Так и в деревне, сотрясаемой грозами, как предсмертными конвульсиями, спасать некого. Вот только ведьма – единственная живая среди толпы обреченных, – алчно посверкивала глазами, и, как Степан, ждала.
Он поманил ее взглядом. Ведьма поняла, раздула ноздри, принюхиваясь, будто дикий зверь. И бочком, бочком, бесшумно, как на кошачьих лапках, приблизилась и встала чуть в стороне.
– Что говорил Сын Божий ученикам Своим, то говорю и Я! – продолжил Степан, роняя слова, как стеклянные бусины. Они падали в землю, блестящие, но пустые. – Если кто хочет идти за Мною, отвергни себя и возьми крест свой! Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее!
– Истинно так, батюшка! – закричал Гурьян, предавший свою жену и обрекший ее на безмолвие.
– Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? – поддакнула сестра Олимпия, еще несколько минут назад своими руками затягивающая узлы на запястьях священника. Будет ли ее потом глодать совесть? Будет ли казаться, что ладони вымараны в крови? Или, может, проснется однажды ночью, чувствуя, как вода заливает ноздри, как разбухают легкие, каким жгучим становится каждый вдох, и нет возможности ни освободиться, ни спастись? Нет, ее глаза чисты, как стекляшки, нет в них ни сомнений, ни сострадания, одна фанатичная вера.
– По вере и воздастся вам, – просипел Степан.
– А разве не говорится… что попросите в молитве с верою… то получите? – донесся из толпы надтреснутый голос.
Степан вздрогнул, зашарил тяжелым взглядом по белым лицам, нашел говорящего: чужак! Стоял, пригнувшись, как битая собака, один глаз по-прежнему полуприкрыт, второй опутан красной сетью капилляров. Задумал что-то и тоже выжидает. Только дашь слабину – бросится.
– Так, – хмуро согласился Степан и оглянулся на Акулину. Девчонка дрожала, обхватив себя за плечи, горло – как натянутая струна. Слово жгло ее изнутри, не давало покоя, вот только без умения скорее навредит, чем спасет. Увезти бы Акулину, спрятать от мира, пока не научится владеть силой.
– Как тело без духа мертво, – продолжил тем временем чужак, – так и вера без дел мертва. Мы сделали, как велел, теперь и ты яви нам чудо воскрешения.
– Не ради себя просим! – подала голос Маланья. – Ради матери!
– Ради матери! – эхом повторил Маврей.
– Ради-и ма-атери-и!..
Акулина заскулила в ответ, прижала ладони к ушам. Взгляд ее затравленно заметался, перескакивал с отца на Маврея, с Маврея на Рудакову, с нее на чужака и обратно. А те поднимались с колен, тянулись к Степану, словно ими водил невидимый магнит, льнули друг к другу. И вот уже встали полукругом, готовые