— Немировича.

— Вот-вот! Превосходная комедия, я в жизни столько не смеялся!

Он сделал широкий жест. При желании жест можно было истолковать как приглашение посмеяться и над той комедией, что разыгрывалась сейчас в Университетском саду. Такие жесты любил Сумбатов-Южин, выходец из грузинского княжеского рода, хорошо известный Алексееву — и на сцене, и в жизни, поскольку с успехом совмещал актёрскую карьеру с многими должностями директора и председателя.

— Позвольте представиться: полицейский надзиратель Рыжков, Фёдор Лукич. Это я вам записку оставил…

— Алексеев, Константин Сергеевич. Ну да вы знаете…

— Знаю, и рад этому. Кстати, словесное описание! Скажите, пожалуйста, — Рыжков указал на кающегося злодея, — не сей ли мошенник стрелял в вас? Вы понимаете, о чём я? Если он, мы одним выстрелом убьём двух зайцев…

— Нет, — твёрдо ответил Алексеев. — Не он.

— Вы уверены?

— Да.

— И всё же осмелюсь настаивать…

Рыжков начал подмигивать Алексееву. Делал он это со значением, но крайне неумело. Казалось, надзирателя бьёт нервный тик.

— Присмотритесь, пожалуйста! Если наш милый друг психически болен — всё, можно умывать руки. Закон не позволит нам посадить его в тюрьму. Дело кончится чёрт знает чем, только время зря потеряем. Но если он не далее, как вчера, покушался на вашу жизнь… Это иной коленкор, знаете ли!

— Нет, — повторил Алексеев. — Это совсем другой человек, ничего общего.

— Жаль. Искренне жаль. А если…

— Я могу идти?

— Разумеется. И загляните в управление, опишите стрелка.

— Я его не запомнил. Во дворе было темно.

х х х

Вернувшись на квартиру, Алексеев сбросил в прихожей пальто — прямо на пол, не трудясь поднимать. Расспросы Неонилы Прокофьевны оставили его равнодушным. Сказавшись усталым, он посетовал на головную боль, прошел в кабинет и как был, не раздеваясь, рухнул на кушетку.

«Завтра, — поклялся он. — Завтра уезжаю из города».