Я покачал головой.

– Ничего не обсуждаю с посторонними.

– Ничего себе!

Мужчина скользнул взглядом по моему красному, как у подвыпившего, лицу, черной спортивной кофте, мешковатым штанам и вязаной шапочке. Фотограф кашлянул у него за спиной. Над нашими головами пролетела птица, ее тело идеальным полукругом отразилось в крыше машины. Небо над лесом было плотное и темное. Наверное, вечером дождь будет еще сильнее.

– Ваша пациентка дала интервью завтрашней газете. Она говорит о вас весьма серьезные вещи, – сообщил журналист.

Я посмотрел ему в глаза. У журналиста было располагающее лицо. Средних лет, чуть полноватый.

– У вас есть возможность ответить ей, – тихо добавил он.

Окна нашего дома были темными. Симоне наверняка еще в городе, в галерее. Беньямин пока в детском саду.

Я улыбнулся мужчине, и он без обиняков сказал:

– Иначе ее версия пойдет в печать, и никто ничего ей не возразит.

– Мне меньше всего хочется обсуждать своих пациентов, – медленно отозвался я, прошел мимо обоих мужчин к подъездной дорожке, отпер дверь, вошел и постоял в прихожей, слушая, как они уезжают.

На следующее утро телефон зазвонил в половине седьмого. Звонила директор Каролинской больницы Анника Лорентсон.

– Эрик, Эрик, – сказала она сдавленным голосом. – Вы читали газеты?

Симоне села в постели рядом со мной; она тревожно взглянула на меня; я сделал успокаивающий жест и вышел в прихожую.

– Если это касается ее жалоб, то все же понимают, что они – вранье…

– Нет, – резко прервала она. – Это понимают не все. Многие смотрят на нее как на безответного, слабого, уязвимого человека, женщину, оказавшуюся в руках склонного к манипуляциям шарлатана. Этот человек, на которого она полагалась, которому доверяла больше всех, предал ее и воспользовался ею. Вот о чем говорится в газете.

Я слышал в трубке ее тяжелое дыхание. Когда она заговорила, голос у нее был хриплый и утомленный:

– Вы хорошо понимаете, что это вредит всем нам.

– Я напишу опровержение, – коротко сказал я.

– Этого недостаточно, Эрик. Боюсь, этого недостаточно.