– Я имею в виду: живым.

– Так те и надо, муденок!

– Это ваш долг…

– А не пошел бы ты в задницу вместе с долгом! Завяз там со своей херью и дотумкал, чё мне тута делать больше нечего, а?

Новая тирада. Офицер орал так громко, что Эрван боялся, как бы его не засекли по этим раскатам.

И вдруг, когда Эрван уже и не надеялся, Понтуазо бросил магическую фразу:

– Сиди на месте, ща будем.

– Дать вам мои координаты?

– Уже есть: твой «Иридиум» передает.

Какой сюрприз! Значит, отец с самого начала знал, где он находится. Очередной приступ наивности: Старик постоянно за ним следил. Поздновато возмущаться. Наоборот, теперь он может пересечь реку и пробраться в зону хуту. Понтуазо засечет его, где бы он ни был.

При помощи еще нескольких ругательств ооновец пообещал, что свяжется с ним в первой половине дня. В час ночи, по-прежнему бултыхаясь в своем грязевом убежище, Эрван сгреб побольше листьев, которые служили ему крышей, и решился зажечь налобный фонарь. Пора было переходить ко второму акту: к досье о происхождении Морвана.

Вот почему шесть часов спустя Морван был другим человеком.

Он наконец узнал, кем был его отец.

64

В начале 1971 года психиатр Мишель де Пернек запросил из Франции сведения на пациента, который так его заинтересовал. Наверное, он заплатил детективу, попросил помощи у коллеги-психиатра или же мобилизовал группу студентов, – во всяком случае, анкету он получил исчерпывающую. Полицейские отчеты, вырезки из прессы, свидетельские показания, акты гражданского состояния, выводы экспертов: в досье содержалось все необходимое, чтобы подробно отследить чудовищное детство Грегуара Морвана.

Все началось во время Второй мировой войны. Не той провальной войны, которую Франция вела (причем неумело) против Германии, и не во время высадки в Нормандии, и даже не во время тайной борьбы Сопротивления. Нет, в мрачный, ничем не примечательный и, можно сказать, банальный период оккупации. Черный рынок и зеленые мундиры, коллаборационизм и компромиссы. Дело было в деревне Шампено, в Пикардии, недалеко от Нуайона: проживало там семь тысяч человек. Ничего особенного об этой деревне не скажешь, кроме того факта, что она была оккупирована еще в 1940-м, после прорыва линии Вейгана. Четыре года деревня находилась под немецкой пятой (в тридцати километрах, в Компьени, располагалась первая ставка высшего немецкого командования) и прекрасно уживалась с врагом: администрация вела себя послушно, сельское хозяйство кормило оккупантов, жители проявляли полную лояльность к агрессору. Освобождение вызвало всеобщее ликование. Упустили войну, так не упустим мир. Те, кто покорно гнул спину, вдруг обнаружили в себе неизведанные запасы патриотизма – а также реваншистский дух. И Шампено поставила печальный рекорд по обритым женщинам – тем, которые «спали с бошами».