Среди них оказалась и Жаклин Морван, двадцати двух лет, секретарша при штабе вермахта в Нойоне. Сразу после Освобождения ее арестовывают за «пособничество врагу» и «горизонтальный коллаборационизм»[75], как тогда говорили. В сентябре 1944-го ее выводят из камеры, чтобы судить на школьном дворе. Народ как с цепи сорвался. Ее раздевают донага и обривают наголо. Мужчины ножом вырезают ей на лбу свастику, потом одна особо разъярившаяся группа (включающая и женщин) ведет ее на окраину города, чтобы побить камнями. Когда несчастная превращается в одну сплошную рану, парни мочатся на нее и бросают, сочтя мертвой, на обочине дороги.

Ее преступление: молоденькая машинистка на протяжении двух лет поддерживала любовную связь с офицером Гансом Юргеном Херхоффером – по профессии писателем, капитаном, приписанным к хозяйственному отделу вермахта, который руководил службами снабжения немецких войск в Пикардии. Другими словами, обычный фриц среди прочих, не хуже и не лучше, но Жаклин все эти годы, пока длилась идиллия, нужды не знала.

Весной 1944-го Херхоффер был отправлен на Восточный фронт – и больше никто ничего о нем не слышал. Несколько месяцев спустя Жаклин дорого платит за свой грех, но не умирает. Она доползает до сельского дома, унаследованного от родителей. История умалчивает, как уж она лечится и чем питается, но едва к ней возвращается способность двигаться, она заколачивает двери и окна своего дома и запирается в нем.

Проходит время. Угрызения совести заставляют жителей Шампено приносить ей каждую неделю еду, одежду, сигареты и дрова для печки, просовывая все это в уголок окна, которое Жаклин соглашается приоткрыть, чтобы принять свое довольствие. Никто ее не видит. Никто с ней не разговаривает. Она – тайна деревни. Предмет стыда и раскаяния. Подкармливая ее, сельчане надеются искупить свое преступление.

К ее присутствию привыкают. О ней говорят как о бомже, отщепенце, монстре. Ее дом расположен на лесной окраине, которой все избегают, – в 1947-м даже строят другую дорогу, чтобы отдалиться от нее еще больше. Иногда у камелька о ней рассказывают самые дикие истории. Говорят, что она потеряла рассудок, что продолжает брить себе голову, что режет себе тело садовым ножиком, который подарил ей ее фриц. Рассказывают, что можно услышать, как она бредит в глубине своего логова, как поет по-немецки, смеется, плачет, воет.

А главное, говорят, что у нее есть ребенок.

Слух идет с 1945 года: беременная от своего боша, Жаклин вроде бы родила, одна, в своей помойке – от дома исходит настоящее зловоние. Некоторые поговаривают, что слышали крик младенца, другие – что видели ранним утром неясный силуэт, бродящий вокруг постройки. Утверждают еще, что она просила одежду для маленького мальчика.