— Нам никто не нужен. — Он погладил ее по пронизанным серебряными нитками волосам. Она начала седеть еще до тридцати, но краситься не хотела. Поэтому носила цветные платки. Ее редко можно было увидеть без головного убора. — Поедем куда-нибудь, где нас никто не знает.

— Он не даст мне развод. В церкви это невозможно. Что Бог соединил…

— Но ведь ты его не любишь.

— Не люблю, — подтвердила она. — Но это мой муж. И Ирму я не могу оставить. У нее есть только я.

— Если хочешь, я избавлюсь от него, — засмеялся он. — Сделаю это ради нас. Потому что люблю тебя.

— Тихо, идиот! — Она закрыла ему рот ладонью, после чего отвернулась к окну. Дерева было не видно. Стекло отражало их лица, словно зеркало. Она сказала: — Хотя это был бы лучший выход. Чтобы он вообще не существовал.

Она встала. Нагнулась, демонстрируя грушевидные ягодицы, и подняла с пола поношенный бюстгальтер. Резинки были растянуты, поэтому бретельки постоянно спадали. Она повернулась, чтобы он помог ей застегнуть крючки. У него это всегда плохо получалось. Расстегивал он намного лучше. И в этот раз это рассмешило ее. В поисках остальных частей своего туалета, она погладила себя по животу. Ему показалось, что она все-таки немного поправилась. Грудь тоже налилась, чему он был только рад. Он обожал каждый фрагмент ее тела. Она утверждала, что чувствует то же самое к нему. В постели они — как два маковых зернышка в одной головке, шутила Дуня, краснея. Постельное удовольствие — это грех. «Мы прокляты», — плакала она.

Он рассматривал белые треугольники на ее теле. В этом году они загорали всего несколько раз. Несмотря на то что на пляже под мостом никого не было, она не сняла белье. Он не понимал, чего она стыдится. На ее теле не было ни единой растяжки. Любая восемнадцатилетняя девица могла бы позавидовать ее фигуре.

Розовые панталоны обнаружились на столике. Она разгладила их, надела. С трудом натянула пояс для чулок.

— Сел после стирки, — сказала Дуня, когда он наблюдал, как она мучается с резинками. Наконец она закрыла свой красивый пупок. Потом через голову надела старую комбинацию неопределенного цвета. Некогда белоснежную. Сейчас же штопаные кружева еле держали грудь, а желтые пятна под мышками были видны даже издалека. Он купил ей на последние деньги несколько комплектов белья, но она надевала их только по праздникам. На работу — никогда. «Принимая роды, акушерка пачкается кровью и всякими выделениями, — объясняла она. — Все это очень трудно отстирать». Остальная ее одежда лежала, аккуратно сложенная стопочкой на стуле. Она всегда так складывала свои вещи. Рабочие ортопедические полуботинки стояли под стулом. Шерстяные чулки свисали со спинки. Кровать заскрипела, когда она села на ее край, чтобы надеть их.