Он полгода искал работу. Но в городе не издавалось ничего, кроме фабричной брошюры. Над ее выпуском трудились несколько аппаратчиков. У него не было серьезных покровителей. Наоборот, он стал обладателем волчьего билета. Все местные знали его отца Сташека Галчинского, предателя. Не помогло и то, что родители взяли девичью фамилию матери, Бондарук. Люди все еще помнили. Если бы Станислав был жив, он силком выставил бы сына из города. Он не затем давал ему образование, чтобы парень сейчас проходил через то же, что и он в свое время. «Такой позор ничем не смоешь», — сказал он на смертном одре и скончался в муках.

Мать смертельно обиделась на сына, поэтому он переехал в общежитие для рабочих. Он думал, что для жизни ему будет достаточно тепла Дуниных глаз. Деньги матери быстро закончились. Он ходил голодный и ждал, когда любимая принесет ему обед в корзинке. Но она не могла приходить каждый день. Ей следовало беречь свое доброе имя. Они встречались два-три раза в неделю, во время ее ночных дежурств. Он не мог оставить ее. Ему было двадцать восемь лет, а он все еще боялся становиться мужчиной. Петр не хотел бороться, сражаться за мир. У него не было характера борца, но и в журналисты он не годился, так как перспектива плясать под дудку партийных начальников была не для него. Совсем другое дело, если бы можно было написать правду. Но нет. Он был спокойный, очаровательный. Мог позволить себе хулиганское поведение, детские выходки. Женщины всегда баловали его. Именно поэтому Дуня, хоть и ждала такого мужчину целых тридцать шесть лет, не хотела рисковать ради него своей стабильной жизнью. Она слишком хорошо знала, что такое неустроенность.

— Чтобы начать все заново, одной любви недостаточно, — сказала она.

Дуня выпрямила пальцы, Петр сунул в ее руку свою ладонь. Рукопожатие длилось до боли. Он знал ее так хорошо, что мог предугадать, что она сейчас сделает. Резко встанет и начнет одеваться. Дежурство в больнице начиналось в семь вечера. Время еще есть. Часы только что пробили шесть ударов. Но она уже выскользнула из его объятий, повернулась лицом для прощания. Поджав колени, прижалась к его груди. Она тыкалась в него носом, словно ищущий след пес.

— Я люблю это место, — шепнула она. — Я всегда буду помнить его.

— Начнем сначала, — повторил он. — Только ты и я.

— Я слишком стара для тебя.

— Всего восемь лет. Для меня это не имеет значения.

— А для людей имеет. И для меня. — Она отодвинулась и изобразила радость. На самом деле ей было ужасно грустно. Она верила в то, что говорит, и была права. — Представляю себе мину твоей матери. Мало того что замужняя, старая, так еще и русская. Ведь это белорусы довели твоего отца. Сын Иуды. Этот ярлык не сорвать. Даже если ты пойдешь против матери, она никогда не простит мне твою загубленную жизнь. Твой отец принял меня, когда семья от меня отказалась. А я вот так плачу ему. Получается, что он змею пригрел у себя на груди.