Бегло просмотрев рабочую одежду, она заметила в рукаве одного из халатов белорусский свадебный костюм жениха. Из карманов окровавленных штанов торчала черная поношенная маска.
Лариса, 1995 год
— Я туда больше не вернусь, — заявила Лариса Шафран и выудила из бардачка запись финального концерта прошлогоднего «Басовища». Из динамиков полилось «Я рок-музыкант» Мрои, потом «Пляц Францыска» и «Калi iмперiя знiкне» Улиса. Когда белорусские хиты закончились и эфир наполнили «Пижама-Порно», а потом «Acid Drinkers» и «Пролетариат», двадцатишестилетняя Лариса перемотала кассету назад, чтобы снова послушать белорусский рок. На «Палитыцы» Р. Ф. Браги магнитола зажевала пленку. Лариса смачно выругалась. Вынула кассету и начала мотать на пальце. Копию этой записи невозможно было достать.
— Теперь будет трещать, как отец Фиона на суде по делу об алиментах, — произнесла она хриплым альтом, а потом захохотала, словно ведьма, и, глядя на возмущенное лицо Петра, добавила по-белорусски: — Разве что с ПП и комплектом патронов, чтобы отправить товарища Лукашенко в ад. Пулемет Шпагина был бы для меня лучшим подарком на день рождения, дорогой!
Она была младше Бондарука на двадцать лет, и с тех пор, как они познакомились, а вчера как раз стукнуло семь месяцев, он никак не мог привыкнуть к ее стилю общения.
— Как они могли выбрать его в президенты, — в очередной раз удивилась она и сделала губы бантиком, чтобы временно смягчить свой вид: —
— Ты не поехала голосовать, — спокойно заметил он. — Значит, тоже помогла ему в победе.
— В Беларуси нет свободных выборов, — возмутилась она, как пристало студентке Минского государственного лингвистического университета, хотя на третьем курсе ее отчислили за оппозиционную деятельность. — Там не существует слово