– Я не шучу. Я понимаю, что ты прошла через настоящий кошмар.

– Если вы понимаете, то объясните мне, почему я здесь. Расскажите мне, как человек, который пытался помочь подруге, оказался в психиатрической клинике.

Доктор Ратледж смотрит на меня все так же – ничего не говоря, ничего не предлагая.

– Я не пыталась убить себя. Это была Лана. – Я дергаю рукава и протягиваю ей запястья. – Видите? Никаких шрамов. Ни-че-го.

Она смотрит на мои руки. На бледные, без рубцов запястья.

– Видите? – Я буквально сую их ей в лицо. – Видите эти вены? Я знаю, что по ним течет кровь, и знаю, что у меня есть душа, и знаю, что у меня есть жизнь, которую стоит прожить. Сейчас она мало что собой представляет. Но я знаю, что она у меня есть.

Она отрывает взгляд от моих безупречных запястий и смотрит мне в глаза. Я опускаю руки и сажусь обратно. Нас окружает тишина. Если бы не часы. Эти гребаные дурацкие часы. Так и хочется схватить их и разбить вдребезги. Я тру виски.

– Скажите мне, – умоляю я. – Пожалуйста, скажите мне, почему я здесь.

Она бросает ручку на стол. Затем наклоняется вперед и говорит тихо, но твердо:

– Ты здесь, потому что у тебя произошел нервный срыв. Ты приняла то, что случилось с Ланой, слишком близко к сердцу.

– Разве это объясняет, почему совершенно нормального, здорового человека заперли в психушку? – возражаю я.

Доктор Ратледж печально улыбается.

– Когда с человеком случается такой срыв, как с тобой, когда кто-то пережил то, что пережила ты, такое возможно.

Мои губы дрожат. Я чувствую себя глупо. Мне стыдно. И это смешно.

– Я хочу домой, – говорю я.

Но есть ли он у меня? Примут ли меня родители?

– Нет. Тебя еще рано выписывать. Ты еще не готова.

Я подпираю голову руками. Плакать или кричать? Я не знаю. Я жду, когда из моего горла вырвется огромный, комковатый шар, но ничего не происходит.

– Что ты чувствуешь, Наоми?

– Я чувствую, что я сделала только один шаг вперед и двадцать шагов назад, – отвечаю я, уткнувшись лицом в ладони.