– Ты готова?

Ее глаза закатились, но каким-то сверхъестественным усилием она сумела сосредоточиться, чтобы взглянуть на меня в последний раз.

Если Мари была готова, то я – определенно нет. Я медлил, хотя ее последние слова уже расплывались и стекали со страницы, которая снова становилась девственно-белой. И все же жизненная энергия еще не до конца покинула Мари: я почувствовал, как кончики ее пальцев касаются моей груди – и моего обнаженного сердца, – чтобы написать на нем ее имя.

Из-за слез я почти ничего не видел, да мне и не нужно было видеть. Одну руку я просунул Мари под шею, другую положил на ключицы. Подняв голову, я проговорил так громко, как только мог, стараясь, чтобы мои слова разнеслись над поверхностью океана:

– Во имя Отца… и Сына… и… – Мой голос сорвался, и последние слова я произнес одними губами. Мари моргнула, стряхивая повисшую на ресницах слезинку, и я одним быстрым движением погрузил ее голову в воду.

Тело в моих руках вздрогнуло и обмякло окончательно. Из приоткрытых губ вырвалось несколько пузырьков воздуха, и вода окрасилась кровью.

Когда я поднял Мари из воды, мне показалось, что ее тело, и без того очень легкое, не весит вообще ничего. Глаза ее были открыты, но она больше не видела меня, во всяком случае – не в нашем мире. Голос Мари умолк навсегда, и я подумал о том, что услышу его еще очень, очень нескоро.

Я вынес Мари на берег и уложил на песок так, что набегающие на пляж волны омывали ее ступни и лодыжки. Ее руки были сложены на груди, но даже после смерти выпрямленные пальцы – два на левой руке, два на правой – говорили со мной языком Псалтири:

«Господь – мой Пастырь… Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим…»

Я опустился на песок, прижал Мари к себе и заплакал, как ребенок.

Глава 51

Глава 51

Боунз снял для нас дом на воде, где, как мне потом сказали, я проспал без малого трое суток подряд. Он же нанял врачей и сиделок, которые занимались каждым из нас. Мои раны, я имею в виду физические, оказались не слишком серьезными, и мне нужно было только время, чтобы оправиться. Куда серьезнее обстояло дело с моим раненым сердцем, но тут любые лекарства были бессильны.

Энжел, помимо нескольких царапин и ушибов, тоже получила серьезную психическую травму, но со временем – а времени у нее было гораздо больше, чем у меня, – она должна была полностью прийти в себя. С Леттой они, разумеется, помирились и не отходили друг от друга буквально ни на минуту. Даже на прогулки вдоль берега, где жаркое солнце выпаривало из организма Энжел наркотические токсины, они всегда отправлялись вдвоем.