— Отправьте его в КПЗ, — сказал я, вставая. — Пусть он там сидит. Утром с ним Фишер займется.

Агенты усмехнулись презрительно:

— С ним доктор должен заниматься. Он идиот совсем.

Вообще-то они были правы. Но Фишер и сам догадается отправить парня на экспертизу. Пока сержант звонил в РУВД и просил прислать машину за задержанным, агенты снова юркнули в дверь. Я догнал их и строго сказал, чтобы они дурака не валяли и всю ночь были в зале ожидания.

— Видите, как у вас хорошо пошло, — добавил я. — Может быть, этот парень и есть убийца.

Надо же было как-то ободрить их. Но агенты с сомнением посмотрели на меня. Они не верили, что этот пацан мог отрезать головы у женщин.

В общем-то и я не был уверен, что парень — большая находка. Скорее всего, просто больной. Такие идиоты кучкуются на вокзалах, в электричках. Они ходят от женщины к женщине и жалобно, невнятно бормоча, предлагают «посмотреть». Чувства опасности у них почти нет. Оно притуплено болезненной страстью, которая и гоняет их по вечерам сюда…

Но чем черт не шутит. Может быть, это и он. Впрочем, я был уверен, что наутро Фишер разберется.

Я почувствовал усталость. Оглядел еще раз многолюдный зал ожидания и пожалел агентов, которым предстояло торчать тут всю ночь до подхода сменщиков. Этак они человек пять задержат за ночь. И все будут обычные приставалы…

Сколько работы и сил многих людей уходит впустую. Но это и есть оперативная работа.

Я шел домой и думал о том, что убийцей-людоедом мог оказаться кто угодно. Этот вот парень мог. Мог тот азербайджанец, который из всего великого и могучего русского языка счел нужным выучить только матерные слова. Вполне мог…

А мог быть и вполне приличный на вид человек. Одним словом, кто угодно. Причем, скорее всего, это как раз и есть внешне приличный человек. У него есть машина, это мы теперь точно знали. Так что парень по имени Виталик, скорее всего, ни в чем не виноват…

* * *

Когда я был маленьким, у нас была очень счастливая семья. Да-да, я это отлично помню.

Я был единственным ребенком, и папа часто сажал меня на одно колено, а маму — на другое. Он обнимал нас с обеих сторон руками и, прижимая к себе, говорил:

— Посмотрите, какая у нас отличная семья получилась. Мы очень даже похожи друг на друга. Видишь, Лизхен, — говорил он, обращаясь к моей матери. — У Франца твои глаза и мой подбородок. А щеки он унаследовал от дедушки Мартина.

Мама возражала. Она говорила:

— Нет, мои глаза гораздо темнее, чем у Франца. У него они совсем небесно-голубые. А подбородок и вправду твой, но только у тебя он больше выдается вперед.