В конце концов мама прислала мне письмо о том, что она собралась переезжать в другой город, далеко. Она сообщала, что вышла замуж, правда, не писала, за кого. И уезжает к новому мужу.

Дом она оставила мне и извещала, что ключи от дома оставляет соседке тете Клаве.

«Может быть, дом тебе пригодится, — писала она. — Я решила его не продавать, потому что у мужа есть квартира. И мы едем туда. А вдруг ты захочешь после института вернуться в родной город…»

И не то, чтобы я очень уж хотел возвращаться в Белогорск. Нет, конечно. Просто жизнь диктует нам свои суровые законы.

Мне после окончания института вдруг сказали, что могли бы рекомендовать меня директором клуба в Белогорске.

— Вы ведь, кажется, оттуда родом, — любезно сказал мне декан факультета.

Да, я оттуда родом.

Странно было бы отказываться, Я прекрасно помнил этот клуб. Он всегда был развалюхой, сколько я его знал. Но что мог требовать для себя выпускник института? Все же директорская должность, хоть это одна фикция…

К девушкам я все эти годы оставался совершенно индифферрентен. Первоначальное отвращение прошло. То, что так явственно пронзило меня в ту ночь на кухне при виде потасканной мамы, отступило и не то, чтобы забылось, а как-то стерлось, смазалось в памяти. Осталось какое-то размытое пятно грязи и мрака…

Теперь, по прошествии нескольких лет, я стал просто равнодушен к женщинам. Меня не посещали романтические видения, не мучили томительным предчувствием грезы…

Я оставался девственником. Для института культуры это довольно дико. Сколько возможностей у меня было для того, что стать полноценным мужчиной. Сколько предложений на этот счет я получал…

И ни одно из них не было заманчивым для меня.

Передо мной стояло лицо греха — такое, каким я его увидел тогда, в ту проклятую ночь.

И это лицо было отталкивающим, оно вогнало меня в шок от омерзения, которое я сразу начинал испытывать. Не против женщин, а просто против самой идеи прелюбодеяния. Я был примером целомудрия и непорочности. После первых приглядываний ко мне товарищи по институту, преподаватели, кураторы — все осознали, что я чураюсь женщин и веду безгрешный образ жизни не потому, что я гомосексуалист или еще какой-нибудь извращенец. Все убедились с течением времени в моих искренних намерениях остаться чистым. Это не прибавило мне уважения и не сделало меня популярным. Теперь к этому не так относятся, как прежде.

Но и неприятия со стороны окружающих я тоже не встречал. Конечно, товарищи-студенты подшучивали надо мной за мое упорное воздержание, но это не носило злобного характера. Просто постепенно все окружающие привыкли к тому, что я такой, и успокоились.