Потом они оба замолчали, и Фишер, приблизившись совсем близко к затылку Быкова, заорал:

— Признавайся, гад, прокурору!

Быков оторопело молчал. В газах его стояли слезы страха. Это все они такие, я знаю.

Хулиган вообще именно такой. Он гордый и сильный, пока на воле. А в такой ситуации он перестает вообще быть личностью. Это слизняк. На первом же серьезном допросе часто оказывается, что гроза местных улиц и тупиков — просто жалкий маменькин сынок. Он плачет и размазывает слезы по щекам. Никогда в такие минуты и не подумаешь, про такого, на что он был способен, пока был на воле…

— Это не я, — наконец сказал он. Губы его тряслись, но он еще раз повторил: — Я ее не убивал. Даже и не думал.

Я встал перед ним, расставив ноги и покачиваясь на носках.

— Сейчас подумаешь, — сказал я угрожающе. — Я тебе расскажу. Когда Валентина Бауэр послала тебя подальше, ты почувствовал какое ты дерьмо на самом деле. Она вернулась к мужу, а ты, гад, решил ее убить.

Наступила тишина. Теперь все молчали и ждали последующих событий.

— И ты ее убил, — продолжал я. — Мы это знаем. И вообще все про тебя знаем. У нас есть свидетели, что это ты убил. Ты не знал, что есть свидетели, как ты убивал? А у нас есть такие.

— Где ты ее убил? — задал вопрос Фишер, все так же стоя сзади.

— Где ты взял топор, чтобы отрубить ей голову? — спросил тут же я со своего места…

Так продолжалось минут пятнадцать. С крика мы переходили на шепот. Иногда мы задавали вопросы сразу вчетвером, одновременно — спереди, сзади и в оба уха с двух сторон.

Бык не сказал нам ничего. В конце концов у него случились судороги от страха. Это произошло во время того, как два лба-оперативника, наклонившись к нему, кричали, что можно сделать с ним в одиночной камере, если он не сознается. От этих подробностей Быку стало дурно… Лицо его стало белым, и он сполз со стула.

— Готов, — сказал один оперативник. — Спекся, собака… Теперь подпишет.

Второй оперативник вылил стакан воды на голову Быка и сильно тряхнул его за плечо.

Бык открыл мутные глаза и сказал несколько слов, из которых ни одного мы не поняли.

Вода стекла по его одежде, и на полу разлилась маленькая лужица. Мокрые волосы прилипли ко лбу.

— Садись к столу, — сказал все так же грозно Фишер — И пиши признание.

В пальцы Быку вставили ручку, а Фишер, садясь с удовлетворенным видом за свое место, сказал:

— Пиши, я тебе диктовать буду. Чтоб ты все правильно написал, как было…