* * *

– Он будет делать то, чего не умеете или боитесь делать вы, но при этом он и есть вы! – сказал каталонский доктор, когда Радин видел его в последний раз. День был солнечный, и всю дорогу, пока он шел к каталонцу через парк, солнце мелькало между ветками, как будто гналось за ним, маленькое, медное, с золотой насечкой. В парке было по-зимнему сыро, но миндаль уже зацвел и засыпал дорожки розовыми мятыми лепестками.

Десятый сеанс был назначен на полдень, но Радин напрасно стучался в дверь, стеклянный квадрат оставался темным, и шагов слышно не было. Потоптавшись на площадке, он спустился вниз и столкнулся с доктором, снимавшим какие-то кофры с красной хонды, ласково, будто переметную суму с лошади. В кабинете каталонец бросил багаж у дверей и показал Радину на кушетку. Ширма с журавлями была отодвинута, на кушетке валялась скомканная одежда, а сверху лежал патронташ.

– Собирался второпях, – пояснил доктор, – внезапно позвали к пациенту в Эвору, а там дивная охота в холмах. Не то чтобы caça maior, но дичь водится достойная.

– И что же, убили кого-нибудь? – Радин взял вещи в охапку и перенес на стул, патроны в ремне сидели плотно, словно монгольские конники в шишаках, и он почувствовал детское желание украсть хотя бы один.

– Видел кролика на утренней дороге, – туманно ответил доктор, усаживаясь за стол. – У вас сегодня последняя сессия, оплаченная благотворительным фондом «Sobriedad». Будете ли продолжать?

– Не думаю. – Радин придвинул ширму и устроился на кушетке. – Честно говоря, наши встречи ничего не изменили. Я по-прежнему не слышу музыки и мучаюсь, если надо сделать выбор. Я по-прежнему чувствую вмешательство посторонней личности. И оно меня бесит.

– Речь идет не о личностях, – скучно сказал доктор, – а о состояниях, твердом и газообразном. Одно состояние склонно к логическим ходам, другое, острое и нервное, склонно к интуитивным прозрениям.

– Вас послушать, я провожу день за днем в безразличии, потом является дерзкий парень, все приходит в движение, а потом он исчезает, заставляя меня рыдать, как бобра на обочине.

– Кого? – оживился доктор. – Бобра?

– Вы же сами назвали меня бобром, да еще седым. А вы не знали, что бобер, оставшийся без жилища, плачет настоящими слезами?

– Ну, вы скорее крокодил, если уж обращаться к животному миру. – Доктор включил точилку, ее жужжание подействовало на Радина успокаивающе. – Потому что вы плачете не из жалости и не от горя. Это психосоматика. Одним словом, пустые слезы.

– Значит, не бобер, – хмыкнул Радин, поглядывая на патронташ, лежавший на стуле.