Писателю живется несладко, думал Маркус, минуя флигель, на двери которого висел амбарный замок, зато он владеет инструментом, ловко и безотказно уничтожающим воспоминания. Люди до самой смерти носят в себе обиду, думал он, приближаясь к конюшням, а тебе повезло, у тебя есть царская водка, бальзам забвения, в котором растворяется все, что тебе мешает, стоит лишь облечь это в слова и сделать для всех узнаваемым.

Я поступил так с Паолой, заставив давнюю обиду поблекнуть, поступлю так и с Петрой, заключив ее в камышовую, мягкую клетку текста, из которой удрать еще никому не удавалось.

* * *

Он продвигался не спеша, раздвигая руками разросшиеся кусты, поглядывая на стену гостиницы, мелькавшую вдали за стволами деревьев. Белые жалюзи на окнах были опущены, белые двери заперты, единственным темным пятном было парадное крыльцо, облицованное португальскими азулежу. Казалось, фасад крепко зажмурился и зевнул, показывая синюю прохладную глотку.

Пробравшись в западную часть парка, он вышел к обрыву и сразу замерз. Он уже забыл, что здесь всегда ветрено, как в открытом море, хотя стоит отойти на десять шагов в сторону парка — и крепкий ветер становится бризом.

Маркус встал на самом краю и посмотрел вниз: пляж был окружен булыжниками, похожими на спящих зверей, скала заросла чертополохом до самого верха, и железные стержни лестницы скрылись в колючих зарослях.

Человек, который устроил на обрыве западню, доверился случаю. Стоило перевязать петли на креплениях лестницы, поменять их на скользящие, и тот, кто привык по ней спускаться, не удержится, полетит на камни вместе с веревками. Если, конечно, узлы развяжутся. И если он не успеет зацепиться по дороге за какой-нибудь мелкий кустарник. Ли Сопра не успел.

Или все было не так? Маркус посмотрел на небо и поморщился. Природа вдруг словно выцвела — жухлые краски зелени и свинцовый отблеск на воде напоминали о тех минутах перед грозой, когда в воздухе собирается и гудит вязкое опасное электричество. Ему показалось, что на севере за холмами снова прогремел гром, стало трудно дышать, он присел на плоский кусок гранита и огляделся.

Раньше канатная лестница была привязана к двум стержням, глубоко вбитым в землю, узлы там были основательные, фламандская петля. И где же она? Справа от кипарисов или слева? Маркус вытащил кухонный нож из кармана куртки, обмотал руку шарфом и принялся срезать ветки, представляя себя индейцем с мачете, прорубающим путь во вторичных джунглях.

Ему казалось, что стержни торчали из земли на самом краю обрыва, но они обнаружились в полутора метрах от края: ржавые, но все еще державшие обрывки лестницы. К тому же их было не два, а три. Маркус добрался до крайнего штыря, подкопав вокруг плотно слежавшуюся глину и окончательно испортив хозяйкин нож. На стержне, сохранившем следы зеленой краски, канат был намотан в три ряда, он служил чем-то вроде страховочного фала, и Маркус понемногу вытянул его весь, обнаружив на конце разлохмаченный ошметок, полный мелких красных жучков.