Он отложил книгу и внимательно на меня посмотрел:

— Слушай, — сказал он. — Что с тобой? Ты просто неприличен, ты это чувствуешь?

— В каком смысле? — не понял я.

— Я понимаю твою радость по поводу Рябининой и так далее. Но на лодке произошло убийство. А ты — светишься. Весь просто дергаешься от того, что тебя переполняет. Это же нехорошо, Гриша.

Эх, Костя, наивный ты мой человечище!

— А откуда ты знаешь, что меня переполняет? — спросил я его.

Он удивился.

— А что тебя переполняет? — уставился он на меня во все глаза.

— Костя! — заговорил я проникновенным голосом. — Я все разгадал! Все, понимаешь?!

— Ну и что? — сказал он.

Теперь уже я вытаращился на него.

— То есть как — что?

— Ну и что? — повторил он. — Жизнь человеку ты ведь не возвратишь этим, правда? Чего же ты сияешь, как медный чайник?

И вот тут-то до меня и дошло, что я вовсе не умен, как мне казалось. Может быть, чуточку сообразителен, но вовсе не умен. Мне стало стыдно так, будто я ограбил попрошайку. Он шел, а я ограбил.

Я немного помолчал, а потом тихо ответил:

— Да потому что я чайник, Костя. Самый настоящий медный чайник. Ты прав, а я болван. Вот и все.

Он испуганно посмотрел на меня.

— Да ладно тебе, — проговорил он. — Ты чего это? Ну тебя на фиг, Лапшин. Лучше оставайся самим собой. Привычнее как-то. Такой, какой ты сейчас — ну тебя на фиг, — повторил он, глядя на меня так, словно увидел во мне что-то новое для себя, и еще не решил: нравится ему это или не очень. Я его понимал, я сам испытывал нечто в этом роде.

— Все правильно, Костя, — сказал я ему. — Все правильно. Надо меня иногда опускать с небес на землю. Полезно. Спасибо тебе.

— Да пошел ты! — сказал он мне.