От услуг горничных отказались трое — и все они женщины. Так что, господа, с этого момента человека, о котором идет речь, я буду называть не преступником, а преступницей.

Протяжный вздох пронесся по залу.

— Имена этих женщин, — невозмутимо перечислял я, — Вероника Юрьева, наши красавицы Стелла и Рая и Ольга Русакова, крупье.

— Вы, конечно, шутите? — спокойно улыбнулся мне Вячеслав Сергеевич.

— Лапшин, вы просто больной человек, — бросила мне с места Стелла.

Я не обращал на них внимания. Я смотрел в другую сторону. Мне было не до них.

Впервые за последние две минуты Ольга Русакова отвела от меня глаза. До этого она смотрела на меня в упор, как бы даже с интересом. Но сейчас — отвела.

Устала.

За столом было тихо-тихо. Все смотревшие на меня проследили за моим взглядом и увидели Ольгу. И больше им ничего не надо было говорить.

Но мне еще было что им сказать. Я кивнул Туровскому, он тоже мне кивнул, а потом подошел к входной двери, открыл ее, и в зал вошли Володя и Игнат, матросы. Между ними стоял Ваня Калачев.

Еще один вздох пронесся по залу. Я смотрел на Ольгу.

Она, наконец, встала.

— Бред, — сказала она. — Ваня действительно был у меня в каюте. Это любовь. Вам этого не понять.

Ваня расхохотался. То есть не сразу. Сначала он стал хихикать, словно его щекотали, словно Ольга произнесла ужасную глупость, потом стал прихлюпывать носом, и вдруг его прорвало, и он дал волю своим чувствам.

— Любовь?! — приговаривал он. — Ничего себе любовь!

— Ваня! — спросил я его, — это она убила Рохлина? Правда?

— Она, она, — смеялся Ваня. — Она и тебя убьет, будь у нее такая возможность. Она и меня чуть не убила.

— Ваня! — смотрела на него Ольга.

— Не надо! — замахал он на нее руками. — Не надо опять!

— Я объясню, в чем дело, — заявил я сидящим за столом. — Ваня Калачев очень мнительный и восприимчивый человек. Ольга Русакова заметила это и использовала в своих целях.