— Наш парень, кроме всего прочего, еще и остроумен, — добавила миссис Лоувел.

— Что есть, то есть, — согласился Логан. — А это весьма ценное качество. Он умеет быстро переходить от серьезного к смешному, как это он делал во время слушания. И это не случайность. У Кеннеди был тот же дар. В любой ситуации он умел выделить что-то комическое, двусмысленное. Люди это любят… И тем не менее, мне кажется, я вижу серые тучи на расстоянии.

— Таким человеком будет нелегко управлять.

— Если он тот человек, что нам нужен, — заявила Маргарет Лоувел, — а у нас есть все основания так полагать, то это не будет иметь значения, Гидеон.

— А если нет? Предположим, есть что-то такое, чего мы о нем не знаем? Ведь мы тогда запустим его, а не политический процесс.

А в это время в Манхэттене, в городском шестиэтажном доме из коричневого камня седовласый Сэмюэль Уинтерс сидел напротив своего друга Джекоба Менделя. Они уединились в большом кабинете Уинтерса на верхнем этаже. Несколько изумительных гобеленов висели на стенах между книжными полками, мебель тоже можно было отнести к произведениям искусства. Тем не менее комната была уютной. Ею пользовались; она была теплой и обжитой, шедевры прошлого находились здесь, чтобы служить, а не просто чтобы ими любовались. Используя дистанционное управление, историк-аристократ отключил телевизор.

— Ну? — спросил Уинтерс.

— Я должен немного подумать, Сэмюэль. — Глаза Менделя блуждали по кабинету. — Тебе все это принадлежало со дня твоего рождения, — как бы подтверждая этот факт, произнес биржевой маклер. — Но невзирая на это, ты всегда так много работал.

— Я выбрал ту сферу, где деньги все значительно облегчали, — ответил Уинтерс. — Иногда я даже чувствовал себя виноватым. Я всегда мог поехать туда, куда хотел, получить доступ к архивам, который не могли получить другие; учиться столько, сколько желал. Какие бы вклады я ни делал, они всегда были гораздо менее значительными по сравнению с тем удовольствием, которое я получал. Моя жена всегда это говорила. — Историк посмотрел на портрет прелестной темноволосой женщины, одетой в стиле сороковых годов; он висел за письменным столом между двумя огромными окнами, выходящими на Семьдесят третью улицу. Работая за столом, можно было всегда повернуться и посмотреть на него.

— Ты скучаешь о ней, не так ли?

— Ужасно. Я часто подхожу к портрету и разговариваю с ней.

— Я не думаю, что смог бы прожить без Ханны, однако, как это ни странно, принимая во внимание то, что она пережила в Германии, я молю Бога, чтобы она ушла первой. Смерть еще одного любимого человека будет для нее слишком болезненной утратой, которую она не сможет пережить в одиночестве. Я говорю ужасные вещи, да?