Осборн пытался вспомнить прошлый день. Тер виски, глаза, но все представлялось какое-то смутное, как через заляпанную линзу камеры. Он помнил, как проснулся с головной болью. Кажется, всю ночь опять пробыл невесть где. Кажется, сорвался, потом поговорил по душам с Грейс. Она была странная, словно невыспавшаяся или наоборот — проспавшая слишком долго. Потом занятия, цирковое представление во дворе, снова учеба и путь домой под дождем. Кинул куртку, бросил зонт, кажется, взял гитару. А потом — пустота. Но не мог же он просто завалиться спать!

Может, опять уходил в «никуда», в подвал под заброшенным домом, где мысли собираются в кучу? В последнее время из дома в неизвестности приносил не только головную боль, похмельную тошноту и отмороженную пятую точку, но и синяки с царапинами.

Может, всему виной табак? Но у табака нет когтей.

Осборн помнил, как впервые вернулся домой и на утро увидел полосу на груди. Грейс, к счастью, в комнате не было, и он быстро собрался, взял документы и понесся к остановке, боясь, что задохнется и не добежит. На самом деле добрался до больницы быстро, но время так тянулось, что ощущение простого жжения на груди переросло в чувство, будто бы две невидимые руки разрывали пополам. Казалось, что смерть гналась следом и хватала, тянула на себя. Осборн боялся, что перестанет дышать от страха в автобусе.

Объяснять в больнице появление шрама оказалось сложно. Всю дорогу Осборн придумывал легенду, но ничего поэтичного так и не смог сочинить. Врать он так и не научился и решил соорудить ложь из осколков правды: пошел по лесу в темноте, зацепился за корень и упал. Обрезался, но не видел, обо что. Испугался, что приземлился на осколки, и решил проверить, нет ли заражения крови. Убогих ведь любят, не сдадут и не посмеются, а вот алкоголиков, тем более алкоголиков-студентов в больнице не жаловали. Осборн оказался прав — не посмеялись, только косо посмотрели. В легенду поверили, взяли кровь на анализ, дали успокоительное. Осборн выпил, но легче не стало. Даже результат анализов не успокоил. Волновал уже не шрам, а другое.

Может, всему виной виски? Но бутылкой кто-то должен порезать.

Как он вообще умудрился порезаться так сильно? Так сильно и так ровно? Целый день тогда Осборн пролежал в комнате, пока Грейс ушла на какую-то встречу в город во время его отсутствия, смотрел в потолок и пытался понять, что случилось. Но так и не понял.

Потом Осборн часто стоял перед зеркалом, без футболки, и смотрел на зажитый шрам. Ровный, как по линейке сделанный. Разве мог человек так аккуратно себя изуродовать? За двадцать один год Осборн ни разу не встречался даже с мыслью о том, чтобы навредить своему телу. Что это, обмен боли на просветление? Обмен тела на дух? Жизнь за искусство? Но как такое возможно?