Меня затолкали в ветхую постройку на задворках его дома. Здесь было абсолютно темно и пахло сеном. Я упал во что-то колючее и липкое, а когда попытался встать, осознал, что парализован верёвками и болью. Я мог лишь согнуться, чтобы успокоить ноющий живот, куда несколько раз попал своим тощим кулаком Тогжан.

Пришёл Ронис. Я мог видеть его, лишь сильно скосившись. У него был хищный разрез глаз, но раньше я не замечал этого, потому что он всё время таращился, напуская на себя простодушный вид. Сейчас же он ухмылялся и что-то говорил. Я понимал, что меня склоняют к сотрудничеству и требуют покорности. Общеизвестно, что сарматы свирепы и жестоки, но в то же время трусоваты: эти качества часто идут рука об руку. Я был сильнее их, они понимали это, боялись, и теперь пытались меня купить. Я плюнул в его сторону, и Ронис ушёл.

Остаток ночи я провёл в оранжевом забытье, в гигантской кофемолке, которая перемалывала булыжники и мои кости, в стае воронья, клевавшего мою плоть, в мешке, погружающемся в немые толщи океана.

Очнувшись, я увидел обстановку сарая в грязном утреннем свете: колёса, лезвия для косы, охапки травы. Здесь всё было загрязнено радиацией и готовилось к отправке в большой мир, чтобы травить, травить нас, русских… Мы, славяне, всегда были готовы жить с другими народами в мире и согласии, но сарматы не такие. Эти фашисты признают лишь чистую кровь…

Моими сокамерниками оказались две мухи, которые с бешеным рвением бросались на стекло, издавая спелые звуки. Луч света выхватил из полутьмы роскошную паутину, похожую на тонкую кружевную вязь. Такая же паутина спутывала меня. Я тоже был пленником паука.

Когда рассвело окончательно, я различил движение за стенами сарая. Я стал кричать им, рассказывая, что ждёт их жалкие жизни, когда мне удастся освободиться.

Ронис засуетился и дважды пытался напоить меня ядовитой водой, но я лишь смеялся и стремился укусить его за руку: другого оружия мне не оставили.

— Ронис, — говорил я. — Что же ты делаешь, сволочь? Ты подписываешь себе приговор!

Я пытался ударить его коленями, подсечь, повалить на пол, но Ронис напоминал увёртливую муху. Ничего, я ещё размажу тебя по стеклу!

Я чувствовал их смятение. Они не решились казнить меня сразу, значит, в этих сарматских бастардах-полукровках нет твёрдости настоящих воинов. Они ждали, что я пойду на попятную, но я лишь ухмылялся их физиономиям, мелькавшим в засаленном окне.

Очень хотелось пить, но я держался. Лис сел передо мной на корточки. Я прислушался и разобрал его слова:

— Это последний шанс.