Что же, малыш, ты решился мне угрожать? Угрожать?! Я хотел пнуть его, дёрнулся, но больную ногу словно пронзили иглой. Лис говорил:

— Все нервничают. Вы меня слышите?

Конечно, я тебя слышу, паскуда, но думаю лишь о том, как задушить тебя. Дай только шанс… Когда-нибудь ты потеряешь бдительность.

— Ронис хочет вызывать охрану, — бормотал Лис. — Они сообщат в полицию, вас арестуют. Вы в розыске. Вам нельзя попадаться. Вы понимаете меня?

Твой план слишком бесхитростен. Чем ты меня пугаешь? Полицией? Властью «Чезара»? Бойся сам, ведь когда вскроется правда, на плаху отправишься ты. Мне есть, что сказать Рыкованову. Я не боюсь разговора с ним. Я не боюсь даже убить его. Я наконец свободен, и сам Бог дал мне это понимание. Но вам, язычникам, паганам, монгольским ублюдкам, не ведома истинная благодать. Гореть вам в аду!

Я напряг силы, пытаясь порвать верёвки, и мышцы сжались непроизвольно, как стая маленьких грызунов, ползущих под кожей вверх, к глотке.

В голове качнулось, потемнело, я понял, что сижу. Маленький упырь сумел поднять меня. Он совал мне в нос кружкой, но я отворачивался и сжимал зубы. Ты не отравишь меня! Не сделаешь покорным! Улыбка прорезала моё лицо, когда я увидел растерянность в его взгляде. Я не сдамся тебе, гадёныш! Я тебе отомщу за Кэрол! Это вы превратили её в дьяволицу, вы!

Он ушёл, но вскоре вернулся, притащив с собой дьявольский аппарат, напоминающий не то лампаду, не то маленький никелированный самовар. Я понял, что это курительная лампа сарматов, с помощью которой они проводят свои дикие обряды. Я попытался достать её ногами, но хитрый Лис отставил прибор подальше. Он засыпал в него толчёную траву и поджог где-то снизу. Смуглый дым просунулся через прорези и стал подниматься вверх, сворачиваясь лентами, наполняя сарай коричневым запахом жжёного листа. Я задержал дыхание.

Я терпел, сколько мог, но первый же вдох отозвался в голове эхом, словно над ухом клацнул затвор танковой пушки. Задохнувшись, я вынужден был пить воздух мелкими глотками, не пропуская его дальше гортани, но зелье было липким и ядовитым, как растворитель, проникая в меня, ослабляя мышцы, разжижая скелет, делая всё нечётким, плюшевым и размягчённым.

— Слышите? — возник передо мной голос, как серебряный медальон.

Я кивнул. Лисья морда гуляла вместе с клубами дыма, словно сама состояла из них.

— Чем ты меня отравил? — спросил я, ворочая пересохшим языком, и тут же рассмеялся.

— Это кипрей. Кипрей рассветный. Вас отпускает?

Я снова захохотал, и вышло звонко, словно запела в голове нежная птица.