Но Рыкованов до сих пор любит «Замок». Здесь уже не проводятся важные переговоры, для этого есть «Чезар-Холл», но Рыкованов часто обедает и назначает рауты с партнёрами, пусть и не такие судьбоносные, как раньше. Здесь он по-прежнему на троне. У него есть свой небольшой зал и меню, составленное из его нехитрых предпочтений.

Но медведь потерял нюх. Он приезжает открыто и по графику. Он заходит через главный вход. Он сидит на одном и том же месте. Мне понадобилось не более двух недель, чтобы понять, насколько простой мишенью он стал. Хищников всегда подводит кажущееся отсутствие естественных врагов.

Я не торопился. 10 сентября внедорожник Рыкованова приехал в сопровождении другой машины, полной кавказцев. 11 сентября он не появился. Меня это не волновало. Наша встреча была вопросом времени, а временем я располагал. Я продолжал следить и знал, что инстинкт подскажет время для удара.

12 сентября было дождливо, и мелкие, как пыльца, капли возникали прямо из воздуха, оставляя на лобовом стекле едва заметную сыпь. Я наблюдал из машины. Урчали «дворники», вполголоса пело радио, и воздух из печки пахнул отопительным сезоном. В этой глухой атмосфере чувствовалось одобрение, словно даже погода накинула вуаль и отвернулась.

Он приехал около восьми утра, оставил в машине водителя Витю, поднялся по ступенькам, дёрнул массивную дверь. На секунду он задержался, и взгляд его прострелил улицу: старая привычка, ставшая рудиментом. Даже если он видел бордовый «Пежо» возле арки, он не придал значения. Я был уверен, что он не допускает мысли, будто Шелехов вернулся в город.

Мысль застрелить Рыкованова оформилась не сразу. После возвращения в Челябинск в начале июля я долго не мог решить, что делать дальше. Я не думал о мести, я был занят распутыванием клубка мыслей, зародившегося во мне после околосмертного транса. Возвращение к перманентным заботам нагоняло на меня тоску: я, как и Лис, скучал по смерти. Там всё было ясно, здесь же каждая мысль рождалась в муках. Там я был свободен, здесь оказывался под прессом самых разных влияний, понимая их условный характер и всё же реагируя.

Мы оставались в зоне ещё четыре дня. К моему припадку Ронис отнёсся философски, как учёный: он видел в этом некое влияние зоны и решительно отвергал версию, что виноваты их настойки. Мы примирились с Тогжаном, а под конец даже сдружились.

Не отвернулась и Кэрол. Я боялся, что она отнесётся ко мне как к умалишённому, но она смогла это пережить. Во мне проснулся интерес к ней, к её образу жизни, её убеждениям и спонтанным мыслям, которых у неё было много. Она рассказывала о свойствах трав, о языческих обрядах, о силе лунных ночей, и я слушал её, не изводя себя мыслью, насколько это правильно. Я слушал её, как слушают воду. Может быть, она действительно была колдуньей. Когда мы бродили по лесу, пробирались через густые травы, аккуратно ступали по болотным кочкам, я видел её царицей этих мест, которая подчиняет движением руки зверей, знает язык природы и сама является её частью. Здесь, в лесу, она была на своём месте, даже если не осознавала этого.