Я вытащил руку с пистолетом из-под стола, направил ему в лоб и продолжил:

— Ты думаешь, я тебя переубеждать пришёл? Нет, Анатолий Петрович, я твои заслуги знаю лучше многих, и тебя не осуждаю. Но раз правда — в силе, и раз кто победил, тот всегда прав, мне интересно посмотреть на мир, где победил не ты.

Я почувствовал его ярость, но палец уже прижал курок до той отметки, за которой тот резко ослабнет и раздастся выстрел. Он уловил это незаметное движение и вдруг сказал изменившимся тоном, подняв обе ладони:

— Кирюша, пустое это всё. Осади, дорогой, осади. Пошумели и хватит. Ну, ты же понимаешь, что так не решается.

— А как решается? Ты только что как чайник кипел про то, что сильный всегда прав. Так давай и проверим твою теорию: умрёт Челябинск без тебя, развалится на куски, превратится в дыру? Погнали?

Он замер, не хотел провоцировать. Потом чуть усмехнулся и заговорил без нажима:

— Да кто тебе мозги этой ерундой запудрил? Знаю я: из леса вернёшься — город шумным кажется, чужим, вот и лезет в голову всякая беллетристика. Слушай, я тебе другое предложу: тут у нас бюджеты пошли просто космические. Регион у нас приграничный, стратегически важный, фронтовой. Сейчас деньги из фонда национального благосостояния пустят, а там знаешь какие суммы? Тебе не снились. Этим же всем управлять надо. Дороги видел, как строятся? Хочешь министром дорожного хозяйства? Я уже сам думал об этом. Ты человек тщательный, дотошный, в законах понимаешь. И себя не обидишь, и нас не подведёшь. Будешь вторым человеком в области после губернатора. А?

Я смотрел на эту перемену и думал о том, что даже Рыкованову, который не раз ходил под стволами, страшно смотреть в дуло, которое держит человек, знающий вкус убийства. Так хозяин чувствует перемену в настроении собаки и предвидит момент, когда она способна загрызть.

Он не боялся смерти, но его пугал сам факт собственного исчезновения. Смерть была для него концом, проигрышем, фиаско. Он ещё не успел увековечить себя войной. Он не был наделён воображением, чтобы представить жизнь без самого себя.

Он торговался. Он грозил мне тюрьмой. Он елозил на линии выстрела, словно пригвождённый тонкой длинной иглой, не в состоянии сползти с неё.

— Кирюша, а лучше беги! Мой тебе совет — чеши. Езжай куда-нибудь далеко, на Мальдивы езжай, на Гоа. Я тебя искать не буду, ей богу! Сейчас не до этого. Ну?

— Никуда я не побегу, — ответил я. — Это и мой город тоже. Это моя область.

Давление на курок росло, и мне показалось, что это движение пальца никогда не разрешится. Но вдруг прозвучал выстрел со слабым присвистом, негромкий, почти без отдачи, будто бы сработал степплер. Пуля вошла в его лоб чуть сбоку, как раз там, где броневой лист его лба смыкался с височной костью, и он рухнул на стол и сполз набок, утаскивая за собой скатерть. Он лежал на полу, запрокинув голову. Пятно крови, растекаясь, огибало ножку стола. Несколько секунд его било в конвульсиях, но глаза уже помутнели.