С таким же успехом он мог доказывать свою непорочность фонарному столбу.

– А то я не знаю вашего брата маньяка, – причитала женщина, игнорируя жалкий лепет оправданий. – Вам доставляет особое удовольствие овладеть женщиной против ее воли, сделать ей больно, избить, измучить, искалечить, поломать ей жизнь, истоптать душу, осквернить тело, лишить веры во все светлое, доброе, вечное…

– Моего брата? Маньяка? – вскричал Игорь, вдруг вспомнив, что его уже однажды приняли сегодня за какого-то маньяка, и начиная тревожиться: нет ли в этих ошибочных опознаниях рационального зерна?

Между тем женщина, видимо, исчерпав весь свой запас печатных инвектив и диатриб, перешла к прямым оскорблениям человеческого достоинства извращенца, из которых «козел», «мудак» и «малохольный огурец» были самыми невинными.

Нравственное чувство (ибо память хранила упорное молчание белорусского партизана) подсказало Игорю, что эти оскорбления им не заслужены. Звучная пощечина побудила женщину заткнуться, а нравственное чувство – удовлетворенно вострепетать. Игорь с удивлением взглянул на свою руку.

– Милый, мне страшно! – признался кто-то в кустах струйным девичьим голосом.

– Я сам в ужасе! – подбодрил милую крикливый мужской.

Неслучайное облако очень удачно заслонило месяц. Полянка погрузилась в египетскую тьму. Не поспевающий за событиями Игорь вдруг почувствовал, как в него вцепились чьи-то цепкие, сведенные судорогой пальцы, как чье-то жаркое дыхание коснулось его лица, как чей-то заполошный голос пронзил его слух словесным бредом.

– Ну, насилуй же меня, мудогреб, затрахай меня в доску, выверни мне матку наизнанку, только не стой, как истукан, я же знаю, какой ты злоебучий маньяк, так и быть, я буду тебе сопротивляться изо всех сил, если у тебя без этого хрен ни хрена не хренячит…

Последние подробности своих сексуальных замашек Игорь выслушивал уже лежа на земле под отчаянно сопротивляющейся жертвой. Со смешанным чувством изумления, ужаса и надежды осязал он, как его чресла судорожными рывками освобождают сначала от брюк, затем о трусов, наконец – от спячки…

Жертва насилия стенала, рыдала, бранилась, кусалась и царапалась, а также оглашала окрестности иными звуками, среди которых инфернальный хохот инкуба над собственными шуточками (к слову сказать, не всегда удачными) производил не самое жуткое впечатление. Потрясенный Игорь, попеременно увертываясь то от зубов, то от когтей, то от слюнявых компрессов, проникался все большим сочувствием к маньякам, недоумевая всеобщему страху перед этими несчастными жертвами своей дурной репутации. Особое беспокойство доставлял ему пистолет, оказавшийся прижатым к земле его левой лопаткой. Его неуклюжие попытки устроиться на этой железяке поудобнее вносили дополнительные нюансы в ощущения насилуемой женщины, добавляя к саунд-треку описываемой сцены евангельские мотивы в виде довольного поросячьего визга (с каким, должно быть, прыгали в Генисаретское море обуянные бесами невыносимой жары гергесинские свиньи).