– Патрик зажигает пасхальные свечи раньше, чем загораются священные костры Белтейна, – шепчет голос за его спиной, – вызывая этим гнев друида и воинов.

– Свеча вспыхивает и чадит, – отвечает Джемма.

– В Самайн холмы открываются.

– В Самайн клятвы нельзя нарушить.

– Самайн – время, которое идет по кругу.

– И никогда не закончится.

Джемма оборачивается. У друида золотые глаза и золотые волосы, он весь – из золота, он весь – из красоты, и молот зависает над его головой. Патрик убьет его. Патрик не сможет его убить. Ведь свеча чадит, в руке его молот, а не нож, а Белтейн никогда не начнется. Брайан улыбается на фотографии. Белтейн больше не придет. Лицо Брайана сгорает в пламени.

– Ты другой, – шепчет Джемма на золото, – другой, другой, другой, другой. Ты всегда был другим. Ты создан из камня и золота. Кто умер из-за тебя?

– Я создан из камня и золота, – отвечает друид, – сколько умерло из-за меня?

Джемма пугается:

– Белтейн никогда не наступит.

– Холмы никогда не закроются.

Свеча вспыхивает и чадит, освещая лицо друида, каменное и золотое. В волосах его отражается занесенный молот. В глазах его камень. В глазах его золото. В глазах его перевернутый холм, словно чаша, наполненная тенями. По светло-голубым стенам комнаты танцуют тени придворных, веками двигаясь в непрерывном дозоре. Песня звучит, пробирая до самых костей. Патрик надвигается медленно, давая им время попрощаться. Снизу женщина на коленях кричит, но крик ее остается заперт. За дверью раздаются шаги: один, два, тихо, три, четыре. Двенадцать. В голосе отца слышится зловещее хихиканье: «Он зажег свечу до огней Белтейна». Дверная ручка дергается. Кто-то стоит снаружи.

– Молот вот-вот опустится.

«Тедди, – хихикает голос отца, – Тедди, я иду».

– Марвола’эд и’р Гдау. Ты знаешь слова. Две двери открыты, от последней осталось три ключа. Двигайся против солнца, – он щелкает пальцами, – спускайся вниз. Просыпайся.

И Джемма просыпается.

В полной, всепоглощающей темноте.