Пятнадцать минут спустя Джордан с Крисом вышли из комнатушки. Ни один не улыбался. Ни один не говорил. Они торопливо шагали, раздвигая группки судачащих людей, с открытыми ртами провожающих их взглядами. У дверей зала суда Джордан повернулся к Крису.
– Что бы я ни предлагал, соглашайся со мной. Что бы ни говорил, подыгрывай мне. – Он заметил нерешительность Криса. – Ты в долгу передо мной, – прошипел он.
Крис кивнул, и они вместе толкнули дверь.
В зале суда было так тихо, что Крис слышал биение собственного сердца. Он снова сидел на свидетельском месте, и у него так сильно потели и дрожали руки, что ему пришлось запихнуть их под себя. Лишь один раз он взглянул на родителей: мать слабо улыбалась и кивала ему. Отец – что ж, отец был еще здесь.
Он не разрешал себе смотреть на родителей Эмили, хотя чувствовал, как с мест для публики до него доходят волны их гнева.
Он ощущал страшную усталость. Грубая ткань спортивной куртки царапала ему шею сквозь тонкую оксфордскую рубашку, новые ботинки натерли на пятках мозоли. Ему казалось, голова у него вот-вот лопнет.
И потом вдруг он услышал голос Эмили. Ясный, спокойный, знакомый. Она говорила ему, что все будет хорошо, говорила, что не оставит его. Крис растерянно огляделся по сторонам, пытаясь определить, слышал ли это кто-нибудь еще, надеясь увидеть ее, но чувствуя уже, как в сердце закрадывается холод.
– Крис, – повторил вопрос Джордан, – что случилось вечером седьмого ноября?
Крис глубоко вдохнул и заговорил.
Тогда
Тогда
Он не сводил глаз с револьвера, с небольшой вмятины от него на белой коже ее виска. Ее руки тряслись не меньше, чем у него, и он все думал: сейчас он выстрелит. И следующая мысль: но она этого хочет.
Она крепко зажмурила глаза и прикусила нижнюю губу. Она почти не дышала. Он понял, что она ждет сильную боль.
Раньше он уже видел ее такой.
Он с абсолютной ясностью припомнил эпизод, о котором позабыл рассказать доктору Файнстайну, – наверняка самое раннее его воспоминание, поскольку тогда он еще плохо ходил. Он бежал по тротуару, упал и заревел. Мать подхватила его на руки, потом усадила на крыльцо, целуя в почти не поцарапанную левую коленку, на всякий случай заклеив ее пластырем. И только когда его успокоили, до него дошло, что Эмили тоже плакала и ее мать проделала с ней то же самое. Эмили шла тогда рядом с ним по тротуару, но не упала. Но на ее левой коленке появился совершенно новый пятнистый синяк. «Он поцарапался, – смеясь, сказала его мать. – А у нее синяк».
В их детстве это случалось еще несколько раз. Бывало, Крис ударится, а Эмили поморщится, или наоборот, она упадет с велосипеда, а он закричит. Педиатр называл это болью сопереживания и говорил, что они это перерастут.