Старая женщина открыла глаза, красные от слез.

– Тогда… не знала…

– Т‐тогда… а потом?

– Да… это был, кажется, сентябрь прошлого года… Томико-сан сказала мне, что в отношениях молодоженов что-то неладно. Я пошла проверить, в чем дело. Когда я шла туда, дверь в лабораторию была открыта… я случайно заглянула… Макио-сана внутри не было, а на столе лежало старое письмо. У меня… у меня не было намерения втихомолку его прочесть. Но…

– Что там было написано? – тихо спросил Кёгокудо.

– В письме сообщалось, что она подозревает у себя беременность. Дата была – канун Нового года пятнадцатого года эпохи Сёва. Да, это был почерк Рёко. Я никогда этого не забуду. Это было письмо, сообщавшее о той самой беременности. Я… была в смятении. Макио-сан, который в течение десяти лет тяжело трудился, преодолевая лишения и испытания, чтобы взять в жены Кёко, состоял в любовной связи со старшей сестрой своей жены – Рёко… вдобавок к этому, если Макио-сан был тем самым мужчиной, то получалось, что, придя первый раз делать брачное предложение, он уже был в отношениях с Рёко… Обдумав все это, я в конце концов пришла к выводу, что Рёко и Макио-сан могли вступить в сговор и попытаться отомстить дому Куондзи.

– Отомстить?

– Отомстить… за их общего ребенка. Подумав об этом, я… так сильно испугалась, что совершенно не могла оставаться в бездействии. К тому же… если эти ужасные мысли соответствовали действительности, разве Кёко также не заслуживала сострадания? Это дитя было ни в чем не повинно… если им следовало питать против кого-то злобу, то против меня. Я украдкой позвала к себе Кёко и спросила ее, не встречаются ли тайно Макио-сан и Рёко. Разумеется, я не рассказала о том, что случилось в прошлом, но Кёко… судя по всему, она ничего не знала.

– Вот как… С тех пор Кёко стала подозревать их двоих в отношениях. Госпожа управляющая делами клиники, похоже, ваше беспокойство стало спусковым крючком большой трагедии, – сказал Киба.

Когда Кикуно услышала это, выражение ее лица стало буквально душераздирающим. Директор клиники, бессмысленно уставившись на стоявшую на столе пиалу-тяван, пробормотал:

– Почему ты мне не сказала? Почему ни единого слова… мне не сказала…

– Разве ты сам не заявил, что не желаешь слышать ничего из всех этих надоедливых и докучливых слухов, включая разговоры о пропавших младенцах? Поэтому я делала все, что могла, не заботясь о том, насколько это может быть неприглядно, и, будучи от этого в отчаянии…