Пропитанные холодом, они покинули склеп и взмыли в бесконечный простор, летали высоко, пронзая собой пену кучевых облаков. Вдоволь насытившись мраком и друг другом, они приземлились на границе леса, вслушиваясь в раскаты грома где-то вдали – приближался шторм. Небо, насаженное на остроконечные башни Лидс-хауса, застыло в величии безлунной ночи. Юноша исчез, и природа разразилась страшным ливнем, оплакивая разлуку с ним. В белесом свете молнии, разрезающей бархатную гладь неба, Фред прокладывал себе путь через взволнованное ветром поле, точно шел по воде среди бурных волн. Он взглянул на ладонь еще раз – кожа без единого изъяна, но он знал, что договор действителен.

Свет в окнах давно погас, и только в одном, словно путеводная звезда, горел маленький, но яркий огонек. Это было окно Грейс.

Охота

Охота

Грейс ходила в легких платьицах, пила ледяную воду и спала с открытыми окнами – до последнего пыталась избежать поездки на охоту. «Лучше заболеть и умереть, чем делать это», – и Фред, зная о ее намерениях, укрывал ее одеялом, когда она засыпала в холодной спальне, набрасывал на плечи плед и приносил чай, когда она читала в промерзшей гостиной. Он мечтал, чтобы она поехала с ними, разделив жажду убийства, что прошьет ее кровавым восторгом и мрачным исступлением, что уже насыщали и наполняли его естество, превращаясь в потребность, подобную нужде в воздухе, воде и пище. Говорят, человек способен перенести очень многое, прежде чем сойти с ума, но на самом деле мозг хрупок и может вспыхнуть с той же легкостью, что и стог сена от огненной искры. Мозг Фреда пылал с того дня, как его руки затянули петлю на шее Полли. После смерти ее глаза заволокло мутной пленкой, и Грейс, кинувшаяся к бездыханному телу, уткнувшаяся лицом в мохнатый бок, – нет, не заплакала, но заскулила, истекая болью. Отец заставил ее вырыть могилу в чаще и скинуть в нее тело, и Фред наблюдал за этим действом с немым торжеством палача.

И вот они сидели в засаде. Втроем. Как настоящая семья. Грейс держала оружие без решимости выстрелить, пальцы озябли и дрожали, сухие, потрескавшиеся костяшки сгибались в неуверенности. Она опасалась навредить чему-то живому, нарушить степенную и устроенную жизнь леса, который так любила и который любил ее в ответ, – по этой причине Фред, прикрываясь щитом шутливости, прозвал ее Артемидой, ведь чаща в самом деле подчинялась и благоволила Грейс: животные так и льнули к ней, окружая, как принцессу из сказок, листва шуршала по-особенному, приветливо и почтительно, а когда землю ковром покрывал снег, то и тот скрипел под ее ногами необычным, дружественным образом.