– Раз так, может, дашь имя своей новой зверушке.

Часы и дни вытекали из сосуда жизни по капле, а Грейс все оттягивала день прощания со статусом матери. Фред отпустил животное на волю, едва сдержав разрушительный порыв, и когда Грейс обнаружила пропажу, то была безутешна: не проронила ни слезинки, но погрузилась в молчаливый траур. Даже отец заметил, что она перестала спорить и перечить.

Следующая охота, как ни настаивал Филипп, прошла без Грейс. Ничем не отвлекаемый, Фред попал точно в цель – в голову, между наивными глазами. Отец не наставлял его, не хвалил, отгородившись стеной осуждения и презрения. Порой Фреду казалось, что сопротивление Грейс приводило Филиппа в тайный восторг, и поэтому его любовь к ней росла и крепла с каждым днем.

– Отменное, просто отменное блюдо, – сказал отец, попробовав рагу с мясом. Даже Эллен удивилась его похвале – он замечал работу прислуги только в исключительных случаях. – Как хорошо, что хоть у кого-то в этом доме достаточно смелости.

Грейс подняла взгляд на Фреда, потом с настороженностью перевела на отца. Кусок камнем встал у нее в горле, и она отложила приборы.

– Что это? – спросила, выпрямившись, как струна.

– Косуля. Та самая.

– Та самая?

– У нее рана на боку. Кто-то вытащил пулю. – Филипп запустил очередной кусок в рот.

Фред готов был поклясться, что прямо там, в окружении дерева, бархата и света свечей, сестра рассыпалась на куски, словно стакан или ваза, которую метнули в стену. Ее лицо потеряло краски, тени сильнее залегли под глазами, и Фред замер, охваченный зловещим восторгом. Вся ее боль, отчаяние, разочарование, ужас застыли на лице, как в глазах жертвы в последние секунды жизни.

– Я не голодна.

– Ты съешь все.

– Не могу.

– Сможешь. Ты же не хочешь, чтобы ее смерть была напрасной?

После ужина Грейс заперлась в ванной. Ее желудок снова был пуст.

Адам и Ева

Адам и Ева

Лето насытило спальню светом. Занавески надулись теплым воздухом, точно паруса, а потом вновь прильнули к окнам. Фред вошел в комнату Грейс. Занавески снова вспорхнули. Зашуршали страницы открытой книги, лежавшей на столе. Дверь беззвучно закрылась, и снова воцарилось прежнее спокойствие.

Фред нередко без спроса заходил в спальню сестры по утрам, вечерам и даже ночью. Она была его частью, как Ева – частью Адама. Что она могла скрывать? Однако с каждым днем спальня, как и сама Грейс, неизбежно менялась: из детской она превращалась в девичью. Отец без споров позволил принести в спальню туалетный столик, принадлежавший когда-то Софии, – призрак прошлого из темного дерева. Грейс не любила смотреть на себя, но могла подолгу сидеть за ним и, расчесывая волосы, думать о чем-то своем. Бесполое существо неумолимо превращалось в женскую особь, и Фред всеми силами стремился отсрочить время, когда они оба безнадежно повзрослеют.