Им с Алешей выделили маленькую комнатку в здании интерната, и началась новая страница жизни. Настя сначала работала просто врачом, а затем, за отсутствием других кандидатур, ее назначили директором заведения.

...Настя зашла в комнату самых тяжелых. Она никогда не плакала, глядя на лежачих детей, она всегда им улыбалась. Она знала, что все они чувствуют ее присутствие, ее настроение, что они рады ей. Настя подошла к кровати, где лежала Кристина. Она взяла руку девочки и стала рассказывать ей, как вчера обитатели интерната отмечали проводы зимы: сожгли соломенное чучело, ели блины. На улицу выбрались все-все ходячие, и даже вынесли, укутав потеплее, некоторых тяжелых детей. Сторож положил сена в сани, запряг тихую лошадку Зорьку и катал всех желающих вокруг интернатского здания... Настя рассказывала девочке о том, что не случилось и уже никогда не случится в ее жизни. Она не виновата, никто не виноват.

История десятая. Случайный сюжет

История десятая. Случайный сюжет

Томас терпеть не мог такие дни, когда ничего не происходило. Точнее, происходило, конечно, но добывать информацию, а уж тем более снимать происходящее становилось все труднее... Прошло почти три года с начала войны, и российские власти, опомнившись, резко сократили журналистское присутствие на театре военных действий. Сначала эти запреты не принимали всерьез, всеми правдами и неправдами пробираясь к местам событий, но тут один за другим стали пропадать коллеги... Иногда возвращались (за выкуп), иногда исчезали бесследно.

Выбираться из города на свой страх и риск теперь решались немногие.

А значит, оставалось ждать официальной информации военной пресс-службы и злиться от невозможности сделать настоящую работу.

В один из таких дней корреспондент немецкого телевидения Томас Руге слонялся по маленькому рынку, расположенному в самом центре разрушенного города, на краю площади. Здесь удалось кое-как расчистить землю от битого кирпича и мусора, установить шаткие деревянные столы и наладить кой-какую немудрящую торговлю. Большинство торговцев размещали свой товар прямо на земле, на кусках грязной бумаги, или на ящиках из-под снарядов. Торговали консервами из очередной партии гуманитарной помощи, яблоками, сигаретами, водкой, старыми вещами, а если очень надо ― то и оружием. Томас шел вдоль ряда торговцев, высматривая что-нибудь из еды, и тут заметил двух мальчишек, шнырявших по рынку. Они были грязными, оборванными и явно старались что-нибудь украсть со столов и ящиков, но продавцы были начеку, и дети то и дело получали тумаки и ругань. Томас ускорил шаг, пытаясь не упустить из виду мальчишек, удиравших после очередной неудачи, обогнул самодельные палатки, какой-то вагончик и увидел их. Один ― смуглый, невысокий, в рваной куртке и резиновых сапогах, другой ― чуть повыше, светлее, но тоже очень худой и плохо одетый. Наверное, им было лет по семь-восемь, трудно сказать... Дети подобрали окурок, только что брошенный человеком в камуфляже, и пытались его раскурить.