До своей поездки в Москву я считал, что такие сложности с информацией не касаются советской науки, развитию и престижу которой государство придает особо важное значение. Но позднее я встречал советских ученых, которые утверждали, что им нелегко идти в ногу с достижениями западной науки, а еще труднее быть в курсе новых работ даже своих советских коллег из-за существующих ограничений в получении информации или из-за партийного контроля над научными контактами с Западом. Жорес Медведев, специалист по геронтологии, рассказывал мне, что, еще будучи в России, он не мог получить полных статистических данных о смертности населения с указанием причин, хотя такие данные были совершенно необходимы для его работы. «Статистика смертности — это тоже государственный секрет», — возмущался он. Один инженер-бионик ведущего московского института хирургии говорил, что врачи, работающие там, не могут получить сводных статистических данных о пациентах, страдавших или умерших от послеоперационных осложнений. А доктор-француз рассказал мне о трагическом случае с западногерманским дипломатом, скончавшимся от спинномозгового менингита в Москве из-за того, что болезнь была недостаточно быстро распознана. Случилось это, главным образом, потому, что советские органы здравоохранения скрыли информацию о других недавних случаях этого заболевания в Москве. Такие выдающиеся представители диссидентских кругов интеллигенции, как физик Андрей Сахаров и историк-марксист Рой Медведев, выдвигали более широкие обвинения, указывая на то, что советская наука серьезно страдает от того, что Медведев назвал «авторитарной атмосферой, отсутствием интеллектуальной свободы и довлеющей ролью цензора»[39]. Будучи областью объективного знания, стоящей вне идеологии, и областью, пользующейся огромным престижем, наука давно доставляет коммунистической партии массу сложностей. Академия Наук, созданная в 1726 г., является почти единственным учреждением, сохранившим минимальную независимость от партийных надсмотрщиков. Она постоянно отражала попытки протолкнуть руководящих партийных работников, таких, как Сергей Трапезников, заведующий отделом науки ЦК партии, в члены Академии и препятствовала исключению из нее таких бунтарей, как Сахаров и Вениамин Левич, электрохимик, подавший заявление на выезд в Израиль. Говорят, что сам Ленин предлагал внести изменения в Устав Академии с тем, чтобы освободить все ее публикации от цензуры, хотя это предложение постоянно игнорировалось.

За политическое вмешательство в свою деятельность советская наука заплатила за прошедшие годы тяжелой ценой. Самым позорным примером этого является то двадцатипятилетие, когда генетика как наука была разгромлена, а в биологии заправлял Трофим Лысенко. По теории Лысенко, принятой Сталиным, а затем Хрущевым, признаки, приобретенные под влиянием внешней среды, могут передаваться по наследству в процессе эволюции. Генетика Менделя была предана анафеме; ее сторонники были сняты со своих должностей и подверглись преследованиям, а их глава, блестящий биолог Николай Вавилов, погиб в сталинских лагерях в 1942 г. А потом пришла очередь теории относительности, против которой, так же, как и против кибернетики, выступили марксисты-догматики, задержав тем самым развитие советской ядерной физики. Как сказал мне один высокопоставленный советский ученый, эти области начали бурно развиваться лишь тогда, когда. Кремль усмотрел возможность применения достижений различных областей современной науки в военных целях. «До войны наука была чем-то вроде забавы для интеллектуалов, — говорил он, — и лишь с того момента, когда Сталин по-настоящему понял важность атомного оружия, был дан толчок развитию физики — ядерной физики, физики элементарных частиц, сооружению ускорителей, установок для расщепления ядерных частиц и всего комплекса сопутствующего оборудования, что принесло России международное признание. В 1950 г., — продолжал он, — к кибернетике относились с таким недоверием, что ведущий сталинский теоретик Борис Агапов выступил с резкими нападками на нее в статье «Кибернетика: буржуазная псевдо-наука». Но подспудно кибернетика продолжала существовать в военных учреждениях, а во времена Хрущева, примерно в 1956 г., она получила признание Кремля благодаря ее огромному значению в развитии электронно-вычислительных машин и затем ракет с их сложной системой наводки. Официальный курс повернул на 180 градусов, и тот же Борис Агапов написал новую статью «Кибернетика: новая наука».