Она возмущалась тем, что американцы не имеют никакого представления о том, как живут другие люди и, в особенности, русские. Поэт Роберт Лоуэлл, прочитавший ее книгу «Надежда против надежды», сказал ей по поводу ее описания ада сталинской эпохи с его доносами, репрессиями, допросами, подозрениями, ночными арестами и всеподавляющим страхом, что то же самое есть везде, очевидно, пытаясь ее успокоить. «Вы, американцы, замечательные лгуны», — проверила она с понимающей улыбкой. В то время, когда эмиграция советских евреев-интеллектуалов достигла наибольшего размаха (в 1972 и 1973 гг.), Надежде Яковлевне нравилось дразнить себя и других идеей эмигрировать. Но слишком глубоки были ее корни в России и слишком предана она была делу передачи молодому поколению своих знаний о прошлом, чтобы кто-нибудь принимал ее угрозы уехать всерьез. В течение многих лет ею владело единственное желание — быть уверенной, что, в конце концов, найдется где-нибудь надежное место для хранения полного архива Мандельштама, причем предпочтительно у какого-нибудь ученого на Западе, которому она могла бы полностью доверять. Одному из своих друзей Надежда Яковлевна сказала, что, когда это желание осуществится, она может умереть спокойно. С одним молодым американцем было договорено, что он поможет вывезти архив из страны. Надежда Яковлевна не решалась хранить все бумаги в своей квартире, так как боялась налета КГБ, и отдала их на хранение молодым ученым и студентам, которым она больше всего доверяла. Когда все было подготовлено и все материалы общим весом, вероятно, около 12 кг собраны, американцу окольными путями сообщили, что он может прийти и взять их. Через день или два он приехал, и Надежда Яковлевна, у которой никогда не было терпения на бессодержательные разговоры, сразу перешла к делу: «Вы пришли, — сказала она, лежа в постели. — Все материалы были у меня, но я отправила их обратно». Ее большие карие глаза напряженно смотрели на молодого человека в ожидании ответной реакции; морщины на мужеподобном лице стали глубже; тонкие волосы были не причесаны, а лишь слегка приглажены — все свидетельствовало о том, чего ей стоило принять такое решение. Расстаться с кровным наследием Мандельштама было для нее так же мучительно, как и расстаться с самой Россией. «Вы презираете меня за мою нерешительность?» — спросила она американца в характерной для нее бескомпромиссной библейской манере. Он отрицательно покачал головой. «Я не могла этого сделать, — сказала Надежда Яковлевна, человек, являющийся одним из главных хранителей русской культуры. Эти бумаги дороги моим молодым друзьям. Видите ли, Россия это всегда Россия…» И, несмотря на риск, она чувствовала, что эти бесценные документы должны оставаться в стране, которой они принадлежат.