Когда священники в сопровождении верующих, все со свечами в руках, вышли из собора, чтобы трижды обойти вокруг него, что должно было символизировать поиски тела господня, молодежь, стоявшая снаружи, пришла в чрезвычайно сильное волнение. Когда же процессия вернулась в собор, чтобы отпраздновать Христово Воскресение, несколько сот молодых людей прорвали милицейский заслон. Формально цель милицейских кордонов сводилась к защите верующих от хулиганских выходок молодежи, но было совершенно очевидно, что на милицию возложена и другая задача — предотвратить нежелательное увлечение молодежи очарованием религиозной церемонии. Когда цепь милиции была прорвана, я услышал, как две старушки ворчали, что молодые разобьют иконы или будут насмехаться над прихожанами. Но я увидел другое: молодые люди, которым удалось попасть внутрь, вели себя спокойно, были преисполнены уважения к происходящему и — главное — любопытства. Некоторые проталкивались в толпу молящихся, чтобы рассмотреть священников и иконостас, полюбоваться пятиярусным иконостасом алтаря или послушать хор. У одного-двух были магнитофоны, и они хотели записать службу, представлявшую собой гораздо более красочное зрелище, чем любое из предлагаемых советской действительностью. Позднее я услышал, как офицер милиции спрашивал у худенькой девушки-блондинки, раскрасневшейся от возбуждения, когда она выходила из собора с зажженной свечой в руках: «Зачем вам понадобилось туда идти?». «Мне хотелось посмотреть, — отвечала она уверенно, без всякого испуга. — Это было так интересно, так красиво».

Я не раз наблюдал подобные сцены и пришел к выводу, что если бы простым людям дали возможность делать, что они хотят, они откликнулись бы на призыв Солженицына вернуться в лоно церкви. Ее величие, торжественность ее церемоний, создаваемая ею общность чувств находят отклик в русской душе.

Во Владимире, как и повсюду, постоянные прихожане это, в основном (на 70–80 %), пожилые женщины. Правда, один человек средних лет, верующий, но не посещающий церковь, с улыбкой заметил: «Создается впечатление, что когда одно поколение старушек умирает, следующее уже готово занять их место». Во время будничных церковных служб я видел среди прихожан немало мужчин и женщин среднего возраста, иногда даже военных, а порой и молодых людей. В руках у них были молитвенники, они зажигали свечи и крестились; я уж не говорю о постоянном потоке молодых людей, приходящих в церковь из любопытства. Однако из-за давления сверху и контроля со стороны властей советским людям в возрасте от 20 до 50 лет, особенно тем, кто лелеет какие бы то ни было честолюбивые замыслы, до сих пор опасно появляться в церкви. Старушки пользуются в этом отношении явно большей свободой, так как власти не обращают на них внимания. Тем не менее, в последние годы стало наблюдаться некоторое возрождение религиозных чувств у людей среднего и молодого поколения. Такая авторитетная газета, как «Правда», в длинной статье, опубликованной в 1974 г., сетовала по поводу того, что у юношей и девушек «значительно возрос» интерес к религии при все более широком распространении идеологического равнодушия. В других советских периодических изданиях, вроде журнала «Наука и религия», иногда проскальзывает информация о том, что в последние годы не менее половины всех новобрачных в некоторых районах, включая Москву, венчаются в церкви, а более половины всех новорожденных подвергается крещению. Обряд крещения — постоянная мишень для нападок партийной прессы. Для борьбы с этим явлением власти придумали способ заставить родителей младенца опасаться такого шага: священников обязали требовать от родителей предъявления паспортов. Однако мне говорили, что это требование можно обойти, если уехать в другой город и одолжить у кого-нибудь документы.