Для обеспечения обороны Москвы и укрепления тыла войск, защищавших столицу, а также пресечения подрывной деятельности шпионов, диверсантов и других «агентов немецкого фашизма» органы госбезопасности активизировали борьбу с агентурой противника. 3 сентября 1941 г. исполнявшим обязанности нач. УНКВД г. Москвы и Московской области майором ГБ Петровым был подписан циркуляр за № 159/сс об обеспечении агентурой особо уязвимых участков производства. В агентурно-оперативное обслуживание были взяты 114 оборонных заводов, крупных промышленных предприятий, радиостанций и электростанций, объектов по изготовлению боеприпасов, 14 железнодорожных и других стратегических мостов.

Успех работы советских спецслужб во многом зависел от всесторонней поддержки населения столицы. Поэтому информация политического и военного руководства страны была важнейшей обязанностью органов НКГБ и НКВД СССР. Уже на второй день войны, 23 июня 1941 г., Кубаткин и Журавлев направили ст. майору ГБ Абакумову докладную записку о реагировании населения г. Москвы в связи с военными действиями между СССР и Германией[1084]. В сентябре 1941 г. зам. наркома ВД СССР Кобулов направил в ЦК ВКП (б) Щербакову письмо с сообщением агентурных данных об откликах и настроении среди работников искусства и литературы в связи с ходом войны.

Восприятие суровой действительности населением города и Подмосковья, как отмечали контрразведчики, в те дни не было однозначным. С одной стороны, массовая готовность большинства населения, рабочих и служащих защищать Родину, перевыполнять производственные планы, с другой – растерянность и подавленность жителей оставляемых сел и деревень. И если патриотические настроенная часть населения старалась осмыслить происходящие события, твердо веря в победу, то другая часть заняла пораженческую позицию: «Война объявлена, и нас скоро разбомбят», «К войне мы не готовы, у нас нет достаточного количества газоубежищ и бомбоубежищ», «Среди народа ужасная паника». Но абсолютное большинство жителей столицы сплотилось в борьбе не только с немецкой агентурой, а и с трусами, паникерами, уголовными элементами, предателями и пособниками врага. 3 июля 1941 г., после выступления по радио И.В. Сталина, УНКГБ по Москве и Московской области сообщило, что реакция москвичей на его обращение была неоднозначной: от нового прилива патриотизма, энергии и воли к борьбе за победу над фашизмом до отчаяния и безнадежности – «Всеобщее ополчение – это шаг отчаяния, признак растерянности, а партизанское движение, к которому призывает Сталин, – это весьма недейственная форма борьбы. Это порыв отчаяния»[1085]. Сотрудник Института истории АН СССР М.Я. Гольберг, выражая настроение многих советских граждан, отреагировал на выступление вождя весьма критически: «Вина за неудачи советского оружия лежит на нашем руководстве. Если народ победит, то вопреки руководству. Пусть Тухачевский – вредитель, но то, что было допущено в первые восемь дней войны, хуже вредительства. За это расстреляли бы в царской России. Наша верхушка разложилась, оторвалась от народа, а когда народ победит, эта банда снова вылезет и припишет себе победы». Также критически был настроен и историк Н.И. Павленко, он говорил: «Когда-нибудь историки напишут книги о героизме, самоотверженности, мужестве наших солдат и о тупоумии, бездарности нашего генералитета. И при этом, дело в системе бездарности всего руководства»[1086].