Вера и неверие в победу были характерны для 1941 г. Верили миллионы людей, в том числе народные артисты СССР Козловский И.С., Рейзен М.О., Хмелев А.П. и др. Вот как оценивали они сложившееся положение:

Козловский И.С.: «Наши неудачи на фронте временное явление. В конце концов должен наступить перелом. Советский Союз должен победить».

Рейзен М.О.: «…Будем надеяться на уничтожение вражеской фашистской армии по частям и затем на переход в наступление».

Хмелев А.П.: «Я верю, что в конечном исходе мы победим, время и пространство поработают на нас, но эта конечная победа будет куплена ценой лишних жертв»[1087].

Писатель И. Эренбург был уверен, что войну мы выиграем, но в ходе войны «нам будет очень тяжело. Особенно в связи с неорганизованностью нашего населения». О трудностях войны говорил и К.А. Федин: «Я ждал начала войны каждый день. Вы не представляете себе, какой тяжелой будет эта война». Писатель М. Пришвин в своем дневнике записал: «Москва и Ленинград потихоньку эвакуируются, и уверенно никто не скажет, что Москва не будет взята немцами. Но всякий знает, что Россия останется неразбитой страной и без Москвы». Писатель Н.М. Любимов вспоминал: «Все лето 1941 года Борис Пастернак неукоснительно дежурил, когда ему это полагалось по расписанию на крыше «Лаврушенского дома», меж тем как пламенный советский патриот Асеев, откликавшийся в газетах едва ли не на каждую годовщину Красной армии лефовско-барабанной дробью: «Сияй, пунцовая, \ Пятиконцовая, \ Красноармейская звезда!» – мигом выкатил из Москвы, едва лишь загрохотали первые гитлеровские орудия, за что получил вдогонку двустишие: «Внимая ужасам войны, \ Асеев наложил в штаны»; меж тем как Луговской, Кираснов и другие, задолго до войны призывавшие в своих стихах читателей держать порох сухим, нанимали вместо себя дежурить кого-либо из простонародья, а пролетарский писатель-коммунист Гладков, игравший роль, как в «Анатэме» Леонида Андреева, «некоего ограждающего» вход в бомбоубежище, властной рукой пытаясь оттолкнуть постороннюю женщину, объявил ей: «Здесь только для писателей!»; женщина, в свою очередь, оттолкнула его еще более мощной рабочей мозолистой рукой и, второпях приняв его за существо одного с нею пола, на что физиономия и прическа Гладкова давала ей некоторые основания, проговорила: «Пошла ты к черту, старая б…!» – и благополучно проникла в привилегированное бомбоубежище»[1088].

Отступление советских частей на некоторых участках фронта вызывало среди рабочих фабрик и заводов недовольство Красной армией и ее командованием и порождало сомнение в возможности победы Советского Союза над Германией. Среди негативных высказываний были и риторические вопросы: «До чего мы докатились, отступая такими темпами? Наши солдаты хороши, но командование у нас никуда не годится». Часть интеллигенции считала единственным выходом из создавшегося немедленное заключение сепаратного мира с Германией и полную капитуляцию СССР. Пожалуй, наиболее точную оценку происходивших событий дал заслуженный деятель искусств И.Н. Берсенев: «Рядом с сверхгероической и легендарной доблестью мы на каждом шагу встречаемся с вопиющим отсутствием всякой организованности, с расхлябанностью, глупостью и тупой бездарностью руководителей. Кто ответственен за такое положение? В наших учреждениях сидит много тупоумных чиновников с партийными билетами, которых не арестовывают и не посылают на фронт, а они разваливают тыл и прифронтовую полосу»[1089].