Иными словами, идеализации подвергается образ, рожденный фантазией, проекция — быть может, сексуально возбуждающих мазохистских фантазий в духе Захер-Мазоха. В главах 7 и 8 мы еще поговорим о том, что этот воображаемый образ — в некотором смысле знак власти и независимости — в силу разных причин присваивали реальные женщины, формировавшие по его подобию собственный имидж. Однако этот образ редко оказывался «феминистским» в сколько-нибудь полноценном смысле слова, когда его конструировали декаденты-мужчины, хотя и излучал враждебность по отношению к патриархальному порядку. Если оставить в стороне роковых женщин, то в декадентском культе искусственности и андрогинии можно увидеть потенциал для деконструкции, где можно было бы продемонстрировать искусственную природу гендера. В какой-то степени игру Рашильд с гендерными обозначениями и сатанистское переворачивание символического главенства гендеров у Рене Вивьен (несмотря на то что последняя, как мы еще увидим, предпринимая эту попытку, и оставит себе традиционные женские, и присвоит характерные мужские качества) можно расценивать как реакцию именно на эти дестабилизирующие возможности, заложенные в самом жанре.
«Истинный отец инфернальной церкви»: искусство Фелисьена Ропса
«Истинный отец инфернальной церкви»: искусство Фелисьена Ропса
Во второй половине XIX века визуальное изображение сатанизма было особой «рыночной нишей», практически монополизированной Фелисьеном Ропсом (1833–1898). Он вырос в провинциальном городке Намюр неподалеку от Брюсселя, в двенадцатилетнем возрасте лишился отца. С тех пор воспитанием сына занималась только мать, ревностная католичка. И потому даже много лет спустя он мог наизусть цитировать латинский текст Евангелия. Подростком Ропс читал и романтиков, модных в те годы, и — более неожиданный выбор — произведения вроде «Молота ведьм»[1354]. Потому в творчестве Ропса можно наблюдать одновременно следы близкого знакомства с Библией и с преданиями из «Молота ведьм» — и типичные для романтизма дух непокорства и любовь к эпатажу. Следует отметить, что никогда не существовало никакого официального движения ни в одном из видов изобразительного искусства, которое само именовало бы себя «декадентским», но совершенно ясно, что образность Ропса изобилует как раз теми мотивами, которые пользовались особой популярностью у литературных декадентов (пусть, пожалуй, у него с ними не всегда совпадал угол зрения). Марио Прац заверяет нас, что этот «художник — наиболее яркий представитель декадентского движения»[1355]. В самом деле, Ропс подружился с самым влиятельным предшественником декаданса, Шарлем Бодлером, и выполнил гравюру для фронтисписа небольшого сборника его запрещенных стихотворений. На творчество самого Ропса в итоге сильно повлияли излюбленные темы и типичные метафоры этого поэта[1356]. Их симпатия была взаимной, и Бодлер даже сочинил сонет с похвалами Ропсу[1357]. Среди других литераторов, которых Ропс знал лично, были Теофиль Готье и Проспер Мериме. Кроме того, о его творчестве писали хвалебные очерки такие авторы, как Октав Мирбо, Октав Юзанн, Эмиль Верхарн, Жозефен Пеладан и Гюисманс[1358]. А малоизвестный поэт Пьер Ком даже произвел на свет целый цикл стихов, посвященных работам художника: