– Лучший повод для переезда в Америку – у меня, – сказала веселушка Ясси. – Потому что я толстушка. Говорят, толстушек в Америке никто не обижает, а американские мужчины любят пухленьких.

– Смотря каких, – заметила Митра и легонько ткнула Ясси в бок. У Митры с ее очаровательными ямочками и большими карими глазами, разумеется, проблем не возникло бы ни в одной стране мира. Они с Хамидом решили поехать на неделю в Сирию, где им предстояло пройти собеседование на получение канадского гражданства – в Иране Канада заявки на эмиграцию не принимала. При этом Митра все еще сомневалась, уезжать или оставаться.

– Здесь, в Иране, мы знаем, кто мы, – неуверенно произнесла она. – Здесь мы можем чего-то в жизни добиться. А там – неизвестно, что там с нами будет.

– Испытание свободой, – задумчиво проговорила Нассрин, цитируя мою любимую строку из Беллоу[96].

И только Махшид молчала. Я знала, что из всех девочек она одна не сомневается, чего хочет от жизни. Она не хотела замуж. Несмотря на свои традиционные воззрения и моральные императивы, Махшид не была настроена на брак так, как, к примеру, Саназ. Она не одобряла режим, но ее проблемы были скорее практического, чем экзистенциального толка. Она давно не надеялась выйти за идеального мужчину, не питала иллюзий, что ей удастся выжить за границей, и потому посвятила всю себя работе. Сейчас ее главной проблемой были глупость и невежество ее начальства; ее профессиональные заслуги вызывали у них что-то вроде зависти, а политическое прошлое ей припоминали при каждом удобном случае.

Я переживала за Махшид и одинокий путь, который она выбрала. Переживала я и за Ясси и ее неуемные фантазии о волшебной стране, где жили ее дяди. Я волновалась за Саназ и ее разбитое сердце, за Нассрин и ее воспоминания, за Азин. Я волновалась за них всех, но сильнее всего тревожилась за Манну. У нее был честный и требовательный ум, а люди, наделенные таким умом, обычно очень к себе строги. В текущей ситуации ее уязвляло абсолютно все, начиная с того, что они с мужем до сих пор зависели от родителей финансово, и заканчивая плачевным состоянием иранской интеллигенции и повседневной жестокостью исламского режима. Нима разделял ее чувства и устремления и способствовал ее добровольной изоляции. В отличие от Ясси, Манна упорно отказывалась как-то менять ситуацию. Осознание, что ее таланты пропадут впустую, приносило ей почти злорадное удовлетворение. Как мой волшебник, она решила быть критичнее к себе, а не критиковать весь мир. Манна и волшебник винили себя за то, что их жизнями стали управлять люди гораздо более невежественные, чем они сами.